Глава 3. Ночная встреча с Лорис-Меликовым.
Ночной визит Гаршина к Лорис-Меликову многими советскими исследователями рассматривается как важнейший, центральный эпизод его жизни, как очередное столкновение двух социальных сил: царского режима (в лице Лорис-Меликова) и интеллигенции (в лице Гаршина).
Советские исследователи пытаются показать, что интеллигент, человек, словами Чехова, «гаршинской закваски», по природе своей был так устроен, что не мог принять жестокости политики царского режима. Поэтому для советского исследователя болезненный приступ Гаршина, развившийся в полную силу после посещения Лорис-Меликова – один из закономерных исходов данного конфликта.
Порудоминский в своей книге «Грустный солдат» выносит визит Гаршина к Лорис-Меликову на первый план. Первая часть его книги «Смятение» посвящена событиям, предшествующим визиту, самому визиту и его последствиям. И сквозь призму данного события Порудоминский знакомит читателя с остальными жизненными событиями Гаршина.
Ключевым понятием, которым Порудоминский характеризует деятельность Гаршина, можно считать «душевные силы».
К примеру, редактор набрал вместо Р. А. (инициалы девушки, которую любил Гаршин) Р. Л..
По этому поводу Порудоминский пишет:
«Сколько душевных сил понадобилось Гаршину, чтобы это пережить»1.
Визит к Лорис-Меликову и последовавшая вслед за ним болезнь привели к истощению «душевных сил». Трагическое самоубийство Гаршина было следствием полного истощения «душевных сил».
Такое понимание Гаршина позволяет советскому литературоведу охарактеризовывать его действия, не учитывая его личных убеждений. Подразумевается, что хотя Гаршин умом не принимал революцию, но поскольку всей душой он еще более не принимал жестокости царского режима, то так или иначе он вставал на сторону революционеров.
Такое понимание позволяет Порудоминскому отстаивать позиции еще одного мифа о Гаршине, автором которого является, уже упоминавшийся нами Русанов. Этот миф в полном смысле мифом не является, поскольку в его основе лежит реальное событие (встреча Гаршина с Лорис-Меликовым), но трактовка этого события носит чисто мифологический характер.
Об этом свидетельствует, прежде всего, один из эпизодов беседы Гаршина с Лорис-Меликовым, приводимый Русановым. Этот эпизод настолько неправдоподобен, что даже советские литературоведы, в целом принимающие на веру воспоминания Русанова, говорят о нем как о не имевшем места в действительности.
Но прежде чем привести этот эпизод, мы покажем, что вообще все описание встречи Гаршина и Лорис-Меликова можно считать неправдоподобным.
Русанов пишет, что когда Гаршин узнал о казни Млодецкого, он решил написать Лорис-Меликову письмо, прося в нем помиловать Млодецкого. Это действительно было так. Но далее Русанов приводит первую сомнительную подробность:
«Но ему /Гаршину/, – пишет Русанов, – все казалось недостаточно красноречиво, и он рвал лист за листом»2.
Далее Русанов пишет, что Гаршин явился в 6 часов утра к спавшему еще в то время всемогущему диктатору. Здесь следует отметить, что ни в чьих других воспоминаниях время точно не указывается и сомнительно то, что его точно мог знать Русанов, не являвшийся близким другом Гаршина.
Но обе эти подробности еще не так сомнительны, как следующая:
«Лорис-Меликов, который любил прикидываться человеком образованным и даже следящим за отечественной литературой, вспомнил, что, действительно, есть такой писатель Гаршин, и припомнил, кроме того, что он знал этого Гаршина еще раньше как добровольца во время русской войны (…)
Лорис был заинтересован ранним посещением неожиданного просителя и принял его в неурочный час»3.
Такое точное угадывание мыслей Лорис-Меликова Русановым можно, без сомнения, назвать чистым вымыслом.
Гаршин горячо пытался Лорис-Меликову доказать, как было бы гуманно, если бы Лорис-Меликов простил Млодецкого, тем самым он бы казнил идею. Лорис-Меликов, якобы, чтобы успокоить Гаршина, обещает отложить казнь и пересмотреть дело. Обрадованный Гаршин уходит и после этого заходит то к одному другу, то к другому, говоря о своем успешном визите. Но Лорис-Меликов не исполнил своего обещания. На Гаршина это подействовало угнетающе, и, в итоге, с ним случился болезненный приступ.
Следует отметить, что достоверных сведений о том, обещал ли Лорис-Меликов Гаршину отложить казнь или нет, мы не имеем, поскольку ни сам Гаршин в своих письмах, ни его близкий друг Малышев в своих воспоминаниях об этом не говорят.
Но все же сюжет Русанова идеально подходит для вульгарно-социологического трактования данного события.
Как пишет Самосюк в своей преамбуле к воспоминаниям Русанова, «Русанов справедливо связывает трагедию Гаршина с теми «поистине ужасными условиями», которые пережила русская интеллигенция начала 80-х годов»4.
А в преамбуле к воспоминаниям Малышева, положительно отозвавшемся о Лорис-Меликове, Самосюк пишет, что «будучи строго объективен автор воспоминаний, однако, делается пристрастен в своих оценках Лорис-Меликова, называя его честным и умным человеком»5.
Здесь Самосюк, видимо, подразумевает, что Лорис-Меликов не мог быть «честным и умным человеком», однако, это категоричное суждение он ни на чем не основывает.
Эпизод из воспоминаний Русанова, о котором говорилось выше, переводит эти воспоминания из разряда сомнительных в разряд мифов.
Видя, что у него не получается убедить Лорис-Меликова в ошибочности казни Млодецкого, «взволнованный до глубины души, Гаршин вздумал прибегнуть к военной хитрости:
«Граф – крикнул он – а что вы скажете, если я брошусь на вас и оцарапаю: у меня под каждым ногтем маленький пузырек смертельного яда (…)»
Граф не преминул и здесь разыграть великого храбреца: «Гаршин вы были солдатом, а я и теперь, по воле монарха, солдат на посту (…)
Обескураженный Гаршин и не заметил всего комизма этого актерства, был даже тронут (…) и вдруг зарыдав, снова стал умолять (…) помиловать Млодецкого, дошел чуть не до обморока»6.
Вообще, в преамбуле Самосюк сообщает, что Русанов был публицистом, но, видимо, Русанов также испытывал себя и в создании художественных произведений, во всяком случае, так позволяю считать его воспоминания о Гаршине.
В своем романе о Гаршине Порудоминский также злоупотребляет свободой авторского домысливания событий в идеологических целях. В его передаче ночной встречи Гаршина и Лорис-Меликова отсутствует нелепый эпизод про «военную хитрость», но присутствует другой, существеннее искажающий реальность, эпизод.
Передавая встречу Гаршина и Лорис-Меликова через дневник (так устроен его роман – в виде дневниковых записей героев) Малышева, Порудоминский пишет о том, как радостный Гаршин вбегает к Малышеву:
«- Ну, Мишуной, нынче начинается новая эпоха – преломление меча!
- Помилуй, откуда ты?
- От него. Он обещал пересмотреть приговор. Но если казни не будет сегодня, ее не будет совсем»
Далее вымышленный Малышев (такой эпитет вполне уместен, поскольку слова героя Порудоминского противоречат словам реального Малышева) размышляет:
«Неужели Лорис-Меликов, увидев несчастного Всеволода, решил обманом его успокоить? Или просто отделался от него? (…)»
Вымышленный Малышев дает своего рода программное понимание личности Гаршина:
«Всеволод – дорогая скрипка, он постоянно ищет сыграть людям прекрасную мелодию, но жизнь так жестоко, грубо, как ножом полоснет –так невпопад проводит по струнам смычком, исторгая мучительный звук.
«Преломление меча…» а народ уже спешит по улицам к Семеновскому плацу, один Всеволод угомонился и спит, безмятежно улыбаясь; только левая бровь по обыкновению приподнята как бы в мучительном недоумении»7.
Реальный Малышев описывает этот эпизод жизни Гаршина совершенно иным образом:
«В ужасную минуту он /Гаршин/ не побоялся пробраться к одному очень высокопоставленному лицу и высказал ему свой взгляд на дело весьма щекотливого свойства. Это влиятельное лицо, к счастью, оказалось очень честным и умным человеком, и Всеволод Михайлович ничем не поплатился за свою отважность. Рано утром, придя после этого разговора в мою комнату страшно взволнованный, он, рассказывая мне о своем посещении, осыпал горячими похвалами своего собеседника и восторженно ждал от него великих дел. Лицо это до сих пор, вероятно, помнит молодого энтузиаста, всю ночь проведшего в его квартире»8.
В своем воспоминании Малышев уклоняется от подробностей и передает все в общих чертах. Как пишет Латынина, Лорис-Меликов был еще жив, когда Малышев писал свои воспоминания (об этом дает понять и сам Малышев). Поэтому Малышев опасался писать всю правду об этом событии.
Тем не менее, неприемлемо домысливание Порудоминского, поскольку оно заставляет понимать Малышева, как противоречащего себе и даже безнравственного человека. Если, как пишет Порудоминский, Малышев, действительно, понимал, что Лорис-Меликов обманул Гаршина и что это послужило причиной болезненного приступа Гаршина, который, несомненно, приблизил Гаршина к смерти, то является безнравственным как его положительное понимание Лорис-Меликова, так и сам страх перед последним.
Но сведений о Малышеве как о противоречивом или безнравственном человеке советские литературоведы не приводят, очевидно, по той причине, что их просто нет. Это и позволяет воспринимать домысливание Порудоминского как искажение реальности.
Наряду с этой версией ночной встречи Гаршина с Лорис-Меликовым в советском литературоведении существовала и другая, автором которой является Ю. Г. Оксман. Его подход точно охарактеризовала Латынина.
«Исходя из того факта, что болезненность состояния Гаршина отмечали почти все мемуаристы, Ю. Г. Оксман делает вывод, что действия совершенные Гаршиным, были действиями душевнобольного, и считает недостоверным сам факт посещения Гаршиным диктатора, поскольку все рассказы об этом посещении так или иначе восходят к самому Гаршину, его же рассказы могли определяться галлюцинациями и бредом»9.
Однако, несмотря на такую существенную разницу двух версий, никакой полемики здесь быть не может. М. И. Хейфецом было обнаружено «письмо Гаршина к Лорис-Меликову от 25 февраля, в котором Гаршин благодарит Лорис-Меликова за «заботы», просит принять меры, чтобы слух о его «буйстве» в доме диктатора не распространился и в свою очередь ручается за молчание тех четверых друзей, которым он успел рассказать о визите»10.
Сведения, полученные из этого письма, опровергают, как ни странно, обе версии. Понятно, что «обманутый Гаршин» после казни Млодецкого не стал бы благодарить Лорис-Меликова.
Также следует обратить внимание на один очень важный факт:
Гаршин явился к Лорис-Меликову ночью.
Этот факт позволяет понять, во-первых, повод для написания письма, обнаруженного Хейфецом, а также, во-вторых, то, почему Малышев называет Лорис-Меликова «хорошим и умным человеком», ведь, действительно, Гаршин мог бы получить неприятности за свое «неурочное посещение».
Также этот факт говорит о том, что Гаршин уже до встречи с Лорис-Меликовым находился в болезненном состоянии.
Поскольку обе версии, в конечном счете, не выдерживают критики, данная работа предлагает новую трактовку ночной встречи Гаршина с Лорис-Меликовым.
Если версию большинства советских литературоведов можно определить, как «версию об обмане», то версию, выражаемую в данной работе, можно определить, как «версию о споре».
Лорис-Меликов, несмотря на ряд исследований советских литературоведов, в этой истории является загадочным персонажем. Совершенно неясно, что он думал, чувствовал, когда видел перед собой Гаршина. Но то, что он поднялся ради него ночью (а ведь мог просто прогнать его или заставить ждать его до утра), говорит о том, что он, вероятно, уже прочел письмо Гаршина, адресованное ему, и оно произвело на него впечатление.
Вполне возможно, что он мог оценить идею письма Гаршина и между ним и Гаршиным мог завязаться спор. Причем оба имели довольно существенные аргументы. Гаршин мог убеждать Лорис-Меликова в истинности своей идеи. Лорис-Меликов мог говорить о невозможности ее осуществления. Ведь для этого необходимо особое ее понимание. Понятно, что такой благородный поступок Лорис-Меликова мог быть и, вероятнее всего, был бы расценен обществом как поступок странного или даже больного человека, царем как нарушение закона, революционерами как слабость и коварство власти.
Данная версия объясняет причину положительного отношения к Лорис-Меликову Гаршина и Малышева. Но, тем не менее, она оставляет нерешенным вопрос о том, что послужило причиной болезненного приступа Гаршина. Для ответа на этот вопрос следует обратиться к исследованию Латыниной.
Латынина, также опровергая версию об обмане, задается вопросом: «почему именно покушение Млодецкого произвело такое сильное впечатление на Гаршина?»11.
впечатление. Погибло десять человек, причем, ни сам царь, ни его окружение от этого взрыва не пострадали. Это позволило Гаршину считать данный взрыв провокацией: «Эти трупы просто не дают думать. Дело ужасное и по некоторым соображениям принадлежащее не «партии», каким-то мерзавцам совершенно с другой стороны»12.
Но, как пишет Латынина, Гаршину было неизвестно о прокламации «Народной воли», которая стала распространяться позднее. В ней говорилось, что, «к несчастью родины», царь просто опоздал к обеду на полчаса и поэтому уцелел.
Латынина, по сути, дает два ответа на свой вопрос.
Первый заключается в том, что покушение Млодецкого поразило Гаршина особой бессмысленностью. Лорис-Меликов меньше всех заслуживал казни, «но он более всех, - воображал Гаршин, - подходил для роли миротворца, который сможет положить конец взаимному кровопролитию»13.
Второй ответ, которому Латынина явно отдает большее предпочтение, состоит в том, что «небывалая реакция Гаршина сопряжена не только с самим событием. Она имеет источником и душевное состояние писателя»14.
Латынина дает характеристику душевного состояния Гаршина, начиная с весны 1879 года. Она хочет показать, что примерно в этот период его жизни, его душевное состояние было наиболее опасным.
На наш взгляд, Латынина затрагивает слишком обширный период. Тем не менее, в этой характеристике важно все то, что относится к взрыву 5 февраля 1880 года.
10 февраля пытаясь определить свое душевное состояние, Гаршин пишет:
«5 февраля так взбудоражило все мое нутро, что эти дни, ходил, как оглашенный и ничего не делал, хотя лично чувствую себя очень хорошо, «личной хандры» (это мой термин для определения моего угнетенного состояния, когда таковое бывает), - личной хандры нет»15.
Спустя неделю, Гаршин пишет уже о бодром состоянии души: «несмотря на то, что чувствовать себя счастливым и довольным теперь, конечно, нет возможности»16.
Латынина, характеризуя состояние Гаршина, пишет:
«Кажется, что от осенней депрессии не осталось и следа. Но это не означает выздоровления. Напротив, болезнь вступила в следующую стадию»17.
Таким образом, Латынина дает чисто физиологическое объяснение болезненному приступу Гаршина в конце февраля 1880 года.
Тем не менее, Латынина не догадывается, что ее два ответа на вопрос о пристальном внимании Гаршина к покушению Млодецкого, можно связать.
Толчок, давший развитие болезненному приступу Гаршина, следует искать не в самом свойстве болезни проистекать с той или иной степенью интенсивности, а в восприятии Гаршиным совершенно конкретного события – взрыва 5 февраля 1880 года. Из вышеприведенных строчек его писем видно, что его душевное состояние было сильно нарушено этим событием.
Развитие же болезненный приступ Гаршина получает в тот момент, когда, казалось бы, его состояние начало улучшаться. Гаршин находился уже в бодром состоянии души, когда услышал о покушении Млодецкого.
Понятно, что после такого ужасного события, как взрыв 5 февраля, покушение Млодецкого, который смог не попасть в Лорис-Меликова с близкого расстояния, показалось Гаршину шансом, возможностью данной судьбой преодолеть «заколдованный круг насилия». «Надо только суметь убедить Лорис-Меликова» – возможно, думал Гаршин в начале своей деятельности, приведшей его к перенапряжению, а потом и истощению душевных и умственных сил. Перенапряжение, как и истощение, объясняются близостью решения вековой задачи, проблемы для целой эпохи, проблемы насилия, причина которой борьба за власть.
Чтобы понять глубже идею Гаршина, следует проанализировать его письмо к Лорис-Меликову. Никто из советских литературоведов, как ни странно, к этому выводу не приходил.
В своем письме Гаршин, по сути, наиболее глубоко и открыто выражает свое мировоззрение.
«Ваше сиятельство, простите преступника!
– и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виновных и невиновных. И кто знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше…»
«Верен ли путь, выбранный революционерами?».
Латынина пишет, что Гаршин имел в виду, что необходимо казнить идею террора. Но Гаршин в последней фразе этого отрывка ясно говорит, что он понимает деятельность революционного движения гораздо глубже. По сути, эти строчки носят пророческий характер. Гаршин предсказывает революцию и, вместе с этим, предвосхищает восприятие революции Иваном Бунин в «Окаянных днях».
«Пишу Вам это, не грозя Вам: чем я могу грозить Вам? Но любя Вас, как честного человека и единственного могущего и мощного слугу правды в России, правды, думаю, вечной.
Вы – сила, Ваше сиятельство, которая не должна вступать в союз с насилием, не должна действовать одним оружием с убийцами и взрывателями невинной молодежи. Помните растерзанные трупы пятого февраля, помните их!»
Эти строчки, во-первых, подтверждают, мысль, высказанную выше, что первопричину болезненного приступа Гаршина следует связывать со взрывом 5 февраля 1880 года.
«всемогущий диктатор» Лорис-Меликов в этом письме предстают людьми, которые должны осознавать и осознают, что на них лежит тяжелая ответственность, что от их решений зависят судьбы других людей и потому они должны быть справедливы.
Заканчивает этот абзац Гаршин выражением одной из идей своего творчества:
«Но помните также, что не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения».
Идея нравственного самоотречения Гаршина стоит в одном ряду с такими идеями как «идея всепрощения» Достоевского и «идея непротивления злу насилием» Толстого. Мы можем с уверенностью говорить, что ошибаются, советские литературоведы, утверждая, что Гаршин никак не мог найти ответа на все те «жгучие вопросы», которые ставила перед ним жизнь18.
Нравственное самоотречение – вот выход, который предлагает Гаршин.
«Из воспоминаний рядового Иванова», Гаршин, по сути, превращает свои личные воспоминания в воспоминания рядового участника событий. То, что Гаршин называет себя Ивановым, сливаясь этим самым с народом, говорит о его склонности к нравственному самоотречению.
Также и в его решении идти на войну проявляется эта идея, Гаршин идет на войну не ради подвига, не ради какой-то личной выгоды, а чтобы «принести хоть каплю пользы».
Рассказ «Сказание о гордом Аггее» выглядит, таким образом, как наиболее идейное произведение Гаршина. Суть рассказа и одновременно гаршинского новаторства в передаче народного сказания заключается в тех строчках, где Аггей, отвечая на вопрос ангела, кто он, говорит:
«- … не нищий я. Слуга я нищим» [310].
А также в тех строчках, где гордый Аггей отказывается от своего престола. Он просит ангела, чтобы тот позволил ему остаться с нищими:
«Прости ты меня и отпусти в мир к людям: долго стоял я один среди народа, как на каменном столпе, высоко мне было, но одиноко, ожесточилось сердце мое, и исчезла любовь к людям. Отпусти меня!» [311].
Способность к нравственному самоотречению показывают и такие герои, Лопатин, Надежда Николаевна, Семен, герой «Красного цветка», роза и др.
Напротив, к этому совершенно неспособны Бессонов, Никитин, Attalea princeps и др.
Развивая мысль, выраженную в первой главе, мы можем сказать, что способны к самоотречению, прежде всего, герои с гармоничным мироощущением, и не способны герои с дисгармоничным.
Концовка письма выдержана в том же стиле:
«Простите человека, убивавшего Вас! Этим вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство, этим же Вы совершенно убьете нравственную силу людей, вложивших в его руку револьвер, направленный вчера против Вашей честной груди.
Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, - этого мне не нужно, - но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и искренне уважение
Всеволода Гаршина»19.
В последнем абзаце мы вновь находим выражение свойственной Гаршину способности к нравственному самоотречению: «Не верьте мне (…), но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме».
Также следует отметить, что мысль Гаршина «казнить идею» принимает здесь более реалистичный характер. Он пишет: «Этим вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи…». Подтверждается мысль, высказанную нами выше, что сам благородный поступок Лорис-Меликова, по Гаршину, еще не решение проблемы, но первый важный шаг к ее решению.
советских литературоведов. Он выражает отношение интеллигента к действительности того времени в целом. А его болезненное состояние придает его действиям особую остроту.
Его отношение к действительности характеризует как объективный взгляд, так и категорическое ее неприятие. Этим позиция Гаршина напоминает позицию Бунина в его отношении к революционной действительности. Существенная разница между восприятиями Гаршина и Бунина состоит в том, что Гаршин еще надеялся, что еще можно найти выход из этой действительности, а Бунин видел, что уже никакого выхода быть не может. Гаршин видел революцию и весь ее ужас только в зародыше, а Бунин видел революцию уже как набравшую огромную силу волну, могущую смести все, что угодно, как любые устои и ценности, так и человеческие жизни.
Примечания.
1. Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. М., Книга. 1986. С. 141.
2. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания/ Вступ. Ст. подгот. Текста и примеч. Г. Ф. Самосюк. Саратов. 1977. С. 198.
4. Там же. С. 194.
5. Там же. С. 41.
6. Там же. С. 198 – 199.
7. Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. С. 70-72.
9. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986. С. 140.
10. Там же. С 141.
11. Там же. С. 143.
12. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 203.
15. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 203.
16. Там же С. 204.
17. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 148.
«Смерть Гаршина».
19. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 207.