Коринфский А. А.: Всеволод Михайлович Гаршин (старая орфография)

Съ Гаршина, можно сказать, начался поворотъ русской интеллигенцiи отъ общества къ отдельной личности, отъ общественной психологiи къ психологiи индивидуальной. Хотя начало его деятельности относится къ эпохе семидесятыхъ годовъ, онъ однако не былъ сыномъ этой эпохи, и въ его творчестве, въ противоположность прямолинейности и стремленiямъ къ определенной цели народниковъ, слышатся ноты сомненiя, разладъ съ идеалами его старшихъ современниковъ.

Эпохи шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ, въ ущербъ личнымъ интересамъ, отвлекали вниманiе человека въ сторону общества, заставляли интересоваться общественной стороной жизни. Правда, въ шестидесятые годы получила свое развитiе теорiя эгоизма, въ лице Писарева, но въ данномъ случае подъ эгоизмомъ понималось нечто иное, сравнительно съ темъ понятiемъ, какое мы приписываемъ слову "эгоизмъ" въ наше время. Мы привыкли подъ эгоистомъ разуметь человека, занятаго исключительно самимъ собою, ушедшаго въ себя и съ особенною старательностью оберегающаго свой внутреннiй покой.

Эгоизмъ шестидесятыхъ годовъ предполагалъ свободу личности, преследовалъ цель свободныхъ действiй по личному влеченiю и почину отдельнаго человека. Въ то время не существовало авторитетовъ, - руководящимъ мотивомъ въ поступкахъ считался исключительно развитой путемъ самосовершенствованiя умъ. Естественныя науки и методъ этихъ наукъ служитъ прочной гарантiей иницiативе отдельныхъ личностей.

Культомъ для шестидесятыхъ годовъ былъ разумъ. Все заботы были направлены исключительно къ его воспитанiю. Въ его силе видели главный рычагъ, двигающiй человечество по пути прогресса. Голосъ чувства почти не былъ слышенъ: въ то время стыдились проявленiя чувства, окрещивая подобныя проявленiя браннымъ именемъ "романтизма". Базаровская безпощадность являлась образцомъ для тогдашней молодежи. Человекъ, какъ духовное существо, былъ развенчанъ. Его призывали къ общественнымъ интересамъ, разумея подъ последними исключительно интересы матерiальные. Если указывали на науку, подъ которой въ то время понимались почти исключительно науки естественныя, то въ ней видели лишь могучее средство къ достиженiю, именно, этихъ, а не иныхъ интересовъ.

Въ то время какъ шестидесятые годы направляли свои заботы на интеллигентную личность, ставили идеаломъ, именно, эту личность, вооруженную въ доспехи реальнаго мiросозерцанiя, эпоха семидесятыхъ годовъ обратила свой взоръ на мужика. Имъ занялись разночинцы, вышедшiе изъ народа, когда просвещенiе изъ среды дворянской разлило свой светъ на народную массу.

Деятельностью народниковъ руководило больше непосредственное чувство, чемъ разсужденiя ума. Пилы и Сысойки изъ Подлиповки брали за живое, терзали сердце. За народъ или болели душой, или въ его "устояхъ" жизни находили образецъ для общественной жизни. Глебъ Успенскiй и Златовратскiй являются выдающимися выразителями двухъ указанныхъ воззренiй на народъ и его жизнь.

Въ семидесятые годы интеллигентъ имелъ въ виду опять-таки общественные интересы. Какъ и въ шестидесятые годы, онъ мало занимался собою, какъ индивидуальною единицей, живущей въ самой себе. Раньше, правда, онъ съ некоторымъ самоудовлетворенiемъ развивалъ въ себе умъ, питалъ его здоровой пищей и, конечно, въ этомъ играли роль не столько это мистическiя побужденiя, сколько желанiе быть полезнымъ для общества.

Проповедуя теорiи эгоизма, реалисты шестидесятыхъ годовъ въ то же время уважали въ себе личность постольку, поскольку она могла быть полезной для общества. Общество поглощало въ себе индивидуальность, отдельная личность тонула въ немъ.

своимъ чувствомъ сливались съ чувствомъ народнымъ. Народники, находя симпатичныя черты въ устояхъ народной жизни, гордились этими устоями, переживали счастливыя минуты, или они страдали вместе съ народомъ, съ болью сознавая много отрицательнаго въ его жизни. 

Реалисты шестидесятыхъ годовъ и народники не чувствовали въ себе внутренняго разлада. Отдаваясь во власть логике разума или слушаясь голоса чувства, они были равны въ своихъ поступкахъ, последовательно проводили свои задушевныя мечты и казались непоколебимыми, съ твердыми убежденiями, или, какъ говорится, съ царемъ въ голове.

Но находясь подъ исключительнымъ руководствомъ одного психическаго начала - ума или чувства - реалисты и народники, какъ и следовало ожидать, пришли къ крайностямъ. Первые дошли въ своемъ культе разума до полнаго развенчанiя живого человека, превративъ его въ бездушный механизмъ, действующiй якобы по механическимъ законамъ мертвой природы; вторые, - увлекшись культомъ чувства, приведшимъ ихъ чуть ли ни къ обожанiю мужика, въ которомъ они видели воплощенiе чистаго, непосредственнаго чувства, - разочаровались и разуверились въ своемъ кумире.

Наступило время проверки внутренняго содержанiя самихъ деятелей на пользу общества, техъ путей, по которымъ они шли, поддаваясь своимъ побужденiямъ. Оказалось, что ихъ крайности были обусловлены нарушенiемъ основного закона человеческой природы, - закона гармонiи между психическими элементами. Решено было возстановить эту гармонiю, но по первому же абцугу пришлось убедиться, что сделать это не такъ-то легко: при первой же попытке примирить разумъ и чувство пришлось натолкнуться на резкiя противоречiя между ними. Новый человекъ попалъ подъ действiе этихъ противоречiй и долженъ испытывать мучительную двойственность своего внутренняго мiра.

Гаршинъ является характернымъ выразителемъ въ нашей литературе такой, именно, двойственности, давившей, по новизне своей, съ особенной силой героевъ его произведенiй, приводя большинство изъ нихъ къ роковому концу.

Въ разсказахъ "Четыре дня", "Изъ воспоминанiй рядового Иванова" и "Трусъ" Гаршинъ рисуетъ намъ картину резкаго противоречiя между чувствомъ и умомъ, - противоречiе, какое вызывала война въ душе героевъ указанныхъ произведенiй. Чувство возмущается противъ войны, тогда какъ логика ума допускаетъ возможность и даже некоторое оправданiе ея. Въ этомъ противоречiи и кроется вся трагедiя героевъ: прислушиваясь то къ голосу чувства, то къ голосу ума, они не имеютъ твердаго, определеннаго убежденiя, и потому поступки ихъ неуверенные. Следуя указанiямъ разума, рядовой Ивановъ поступаетъ въ ряды действующей армiи добровольцемъ и находитъ некоторую удовлетворенность въ томъ, что онъ разделяетъ трудность похода съ людьми, обязанными къ этому и безмолвно и даже съ некоторымъ благоговенiемъ относящимися къ своимъ обязанностямъ. Но въ самомъ военномъ действiи, когда люди, освирепевшiе какъ звери, разили другъ друга на смерть, логика ума должна была уступить голосу чувства, возмущавшагося нелепостью лишенiя однимъ человекомъ жизни другого.

Герой разсказа "Трусъ" имеетъ органическую ненависть къ войне: онъ содрогается отъ каждой корреспонденцiи съ поля военныхъ действiй, сообщающей о количестве убитыхъ людей. Его трусость передъ войною не можетъ быть объяснена эгоистическими побужденiями. Потому что и раньше въ жизни героя бывали случаи, требовавшiе большого риска. Къ тому же участiе въ действующей армiи онъ могъ бы предотвратить, такъ какъ въ Петербурге у него было не мало влiятельныхъ знакомыхъ, черезъ которыхъ онъ легко могъ бы избежать похода.

Причина трусости кроется глубже, - именно, въ той самой раздвоенности, какою страдаютъ все герои Гаршина.

Въ разсказе "Изъ воспоминанiй рядового Иванова" обращаетъ на себя особенное вниманiе офицеръ Венцель, въ которомъ, после некотораго критическаго отношенiя къ нему, нельзя не усмотреть въ весьма яркой форме внутренней раздвоенности. Этотъ человекъ кажется вамъ на первыхъ порахъ какимъ-то зверемъ, лишеннымъ малейшихъ проявленiй сердца, никогда не слышавшимъ, повидимому, голоса состраданiя къ ближнему: его до крайности грубое обращенiе съ солдатами, съ которыми онъ не церемонится и бьетъ за всякую мелочь, возмущаетъ вашу душу до глубины. Но какъ меняется картина сейчасъ же после отчаянной стычки съ врагомъ, когда потеряно пятьдесятъ два человека! Венцель - самъ не свой; онъ потерялъ совершенно голову и, плача навзрыдъ какъ ребенокъ, забылъ, казалось, про все окружающее, и съ его устъ не сходятъ жестокiя для него слова: "пятьдесятъ два".

къ которому принадлежалъ Венцель. Онъ настолько пропитанъ ядомъ дисциплины, что, казалось бы, его чувство находится въ полномъ подчиненiи этой дисциплине, - созданiю ума. Но это не такъ. При первомъ столкновенiи съ действительностью сказывается во всей силе его двойственность. Чувство вырывается изъ искусственно созданныхъ оковъ, и его проявленiя не могутъ задержать никакiя умственныя дисциплины.

Психологiя Венцеля весьма характерна для произведенiй Гаршина. Его герои страдаютъ отъ двойственности, у нихъ умъ и чувство живутъ въ совершенномъ разладе, при чёмъ чувство коренится где-то въ глубине и, чтобы вызвать его реакцiю, нуженъ слишкомъ сильный реагентъ. Для того, чтобы вызвать движенiе въ сердце Венцеля, нужна была потеря на поле сраженiя пятидесяти двухъ человекъ.

На почве крайняго разлада мысли и чувства создаются все трагедiи въ произведенiяхъ Гаршина. Ближе всего сюда примыкаютъ: "Надежда Николаевна", "Происшествiе" и "Ночь".

Безсоновъ въ "Надежде Николаевне", человекъ съ большими задатками, становится жертвой внутренней раздвоенности. Онъ любитъ Надежду Николаевну, падшую, но въ то же время добрую, съ нежнымъ сердцемъ, женщину. Но созналъ эту любовь, почувствовалъ ее слишкомъ поздно, уже тогда, когда пущенъ въ дело сильный реагентъ. Привыкнувъ жуировать, онъ таскалъ всюду за собою Надежду Николаевну и при такомъ образе жизни былъ далекъ отъ мысли близко сойтись съ этой чудной женщиной и поддержать ее въ ея случайномъ и, во всякомъ случае, поправимомъ паденiи. Безсоновъ былъ во власти ума, во власти ходячихъ сентенцiй и не принималъ никакихъ усилiй съ своей стороны для того, чтобы разсеять миражъ этихъ сентенцiй, и такимъ путемъ очистить место живому чувству. Но пока онъ жилъ такъ день изо дня, Надежда Николаевна знакомится съ художникомъ Лопатинымъ, близко сходится съ нимъ и готова переменить свою жизнь и зажить новой жизнью при поддержке чистаго и сердечнаго Лопатина.

Реагентъ введенъ во внутреннее существо Безсонова, чувство вызывается наружу и, долго сдерживаемое, оно проявляется съ неудержимой силой. Въ результате страшная трагедiя: Безсоновъ убиваетъ изъ револьвера Надежду Николаевну, а Лопатинъ - Безсонова копьемъ, къ которому летомъ привинчивался зонтикъ.

не хотела гнуться передъ нимъ, т. е. опять-таки подчинить свой умъ голосу чувства.

Въ разсказе "Происшествiе" Гаршинъ еще более сильными штрихами дорисовываетъ типъ Надежды Николаевны. Героиня этого разсказа носитъ то же имя. Насколько умъ и чувство разъединены въ этой женщине, видно изъ того, что, несмотря на полную откровенность Ивана Ивановича, котораго уже ни въ какомъ случае нельзя было заподозрить въ неискренности, она не могла подавить въ себе недоверiя ума и открыть ему своего сердца, способнаго любить чистою любовью... И опять жертва, опять холодная свинцовая пуля уноситъ хорошаго человека въ могилу.

Трудно итти прямою дорогой, смелой поступью, когда чувствуешь разладъ между первенствующими началами души - ума и сердца. Этотъ разладъ парализуетъ волю, человекъ теряется и взвешиваетъ свои поступки не предварительно, а после ихъ совершенiя.

Надъ тяжелымъ анализомъ, наедине съ самимъ собою, мы застаемъ героя разсказа "Ночь". Съ восьми часовъ и до трехъ ночи просиделъ Алексей Петровичъ, сводя счеты своей совести. Ему пришлось съ горечью признаться, что за душой не было ни одного подвига, все разнообразiе жизни выражалось во внешней рисовке, при существованiи гнетущаго внутренняго однообразiя. Не было ничего светлаго, на чемъ измученная душа могла бы отдохнуть. Только звонъ колокола выводитъ изъ оцепененiя Алексея Петровича, судорожно до того сжимавшаго въ руке револьверъ, и мысли по ассоцiацiи переносятъ его къ далекому детству, а отсюда - къ ближнему. На минуту понялъ Алексей Петровичъ, что эгоизмъ, поддерживаемый холоднымъ умомъ, служитъ причиной собственныхъ страданiй, и только страданiя за другихъ, создающiяся на почве чувства, сообщаютъ жизни светлое настроенiе. Это минутное сознанiе, однако, не въ силахъ было удержать нашего страдающаго героя отъ рокового шага, вернуть его къ жизни, и сделало для него только то облегченiе, что онъ умеръ съ мирнымъ и счастливымъ выраженiемъ на бледномъ лице. 

Переходя отъ индивидуальной психики къ коллективной, Гаршинъ, какъ и следовало ожидать, рисуетъ намъ неприглядную картину отсутствiя какой бы то ни было солидарности, являющагося результатомъ неустойчивости раздвоенной личности. Въ этомъ отношенiи замечательны две сказки Гаршина: "Attalea princeps" и "То, чего не было", въ которыхъ нужно видеть аллегорiю.

друга пищу и влагу; было недостаточно свету. И вотъ пальма, благородное дерево, призываетъ остальныя растенiя сплотиться воедино, съ целью подняться кверху и напоромъ на рамы и стекла разрушить оранжерею. Отклика на призывъ пальмы не было, за исключенiемъ ползучей травки, вьющейся около пальмы. Attalea princeps вознамерилась собственными силами выполнить свою задачу и быстро стала расти кверху. Она разбила стекла, но на ея несчастье на дворе стояла ненастная погода, и злополучная пальма готова опять вернуться подъ крышу. Но беда одна не приходитъ, Attalea princeps срубили, такъ какъ она своимъ вольнодумствомъ причинила общiй вредъ, а вместе съ пальмой выдернули и слабую травку, ютившуюся у ногъ своего благороднаго товарища.

При отсутствiи внутренняго целостнаго содержанiя, при фальши и рисовке въ поступкахъ не можетъ быть групповой солидарности: искусственныя отношенiя между людьми препятствуютъ общности интересовъ, создающейся на почве совпаденiя искреннихъ убежденiй отдельныхъ индивидуумовъ.

Общество, созданное на искусственныхъ отношенiяхъ между членами, само собою разумеется, не только не способствуетъ благосостоянiю каждаго отдельнаго члена, а наоборотъ - еще более вредитъ ему, делая его менее сильнымъ, чемъ онъ могъ бы быть, живя отдельно. Поставленный въ ложныя условiя, каждый изъ членовъ общества вынужденъ притворствовать, сочувствовать тому, что не заслуживаетъ сочувствiя, и презирать то, что не достойно презренiя.

Въ сказке "То, чего не было" Гаршинъ, - въ виде аллегорiи, - рисуетъ намъ разношерстную компанiю, собравшуюся на освещенной солнцемъ поляне и состоявшую изъ навознаго жука, муравья, улитки, ящерицы, гусеницы, кузнечика и двухъ мухъ, усевшихся на гнедомъ. Въ компанiи этой возникаетъ споръ о сущности мiра, о сущности жизни, и каждый изъ членовъ компанiи имеетъ на этотъ счетъ свое собственное мненiе, совершенно различное отъ мненiй сотоварищей. Навозный жукъ и муравей выставляютъ целью жизни трудъ, при чемъ первый накатыванiемъ навознаго шара стремится къ сохраненiю своей породы, къ нарожденiю новыхъ поколенiй; второй трудится для другихъ себе подобныхъ, для "казны". Кузнечикъ старается доказать, что красота мiра призываетъ жить для жизни, веселиться. Для апатичной улитки весь мiръ сосредоточенъ въ лопухе. Гусеница набиваетъ себе животъ для будущихъ бабочекъ. Нечего и толковать, чтобы подобная компанiя спелась на чемъ-нибудь... и погибаетъ она подъ сапогомъ Антона, пришедшаго за гнедымъ и нечаянно наступившаго ногой на расшумевшуюся компанiю: только мухи улетели облизывать увязшую въ варенiи маменьку, да улитка уползла съ оторваннымъ хвостомъ.

Такова аллегорiя. Она близка къ современной действительности, когда люди культурнаго общества не имеютъ твердыхъ общихъ убежденiй, которыя могли бы ихъ сплотить въ единое целое и помочь въ достиженiи техъ благъ, которыя недоступны для одного человека. Каждый, можетъ быть, имеетъ свой взглядъ на вещи, но, приспособляясь къ фиктивнымъ общественнымъ устоямъ, не можетъ воспитать въ себе этого взгляда, пропустить его черезъ кровь и плоть. Въ силу этого, вместо убежденiй, царятъ скоропреходящiя мненiя, которыя расшатываютъ волю, не давая ей возможноcти укрепиться на чемъ-нибудь твердомъ, непоколебимомъ. Неудивительно, что человекъ съ вялой волей терпитъ неудачи, участь его зависитъ отъ случайностей и, какъ это ни печально сознаться, такъ же безпомощно гибнетъ, какъ погибла Гаршинская компанiя подъ сапогомъ Антона.

проверки устоевъ жизни, насколько эти устои отразились въ индивидуальной психике. Мы уже говорили, что после исключительнаго господства ума въ шестидесятые, а затемъ такого же господства чувства въ семидесятые годы, долженъ былъ наступить историческiй моментъ примиренiя того и другого психическихъ началъ. Но добиться такого примиренiя не легко, потому что борьба между ними оказалась неравной. Гордый умъ не мирится съ более уступчивымъ чувствомъ, но и это последнее не хочетъ находиться въ рабстве у перваго, какъ это было когда-то, и изолировалось въ своей жизни, нетъ-нетъ подавая изъ глубины души свой голосъ - иногда довольно мощный. Но въ большинстве случаевъ победа остается за умомъ, и его власть мощно проявляется въ формахъ холоднаго эгоизма, индифферентизма и, главнымъ образомъ, лжи жизни. Такимъ образомъ, власть ума породила зло, съ которымъ приходится бороться чувству. Изъ глубины души, сказали мы, последнее подаетъ свой мощный голосъ, заставляя иногда человека изменять въ корне свою жизнь, какъ это было съ Рябининымъ въ разсказе Гаршина "Художники". Но это только иногда, большею же частью голосъ этотъ является надтреснутымъ, съ болезненными призвуками.

Более другихъ известный разсказъ Гаршина "Красный цветокъ" даетъ намъ яркую картину протеста чувства холодному бездушiю, - протеста, выразившагося въ лице героя этого разсказа въ патологической форме.

Человекъ съ горячимъ сердцемъ, не выносящимъ страданiя ближняго, герой этого разсказа тяготится сознанiемъ своего безсилiя помочь страданiямъ другого, старается найти выходъ изъ противоречiя голоса чувства холодной действительности и, не находя выхода, теряетъ подъ собою почву. Здоровыя сужденiя у него перемешиваются съ горячечнымъ бредомъ. Неправда людская насколько она могла отразиться на немъ лично, въ его больномъ воображенiи приняла форму общемiрового зла, съ которымъ призваны на борьбу, какъ онъ самъ, такъ и другiе больные. Пространство и время для него были фикцiей: онъ жилъ во всехъ векахъ и въ другихъ больныхъ виделъ людей разныхъ временъ. Мiровое зло воплотилось для больного въ аломъ цветке мака, при чемъ такое воплощенiе явилось результатомъ ассоцiацiи по сходству цветка мака съ цветомъ крови, пролитой человечествомъ, а съ другой стороны - умозаключенiя отъ действiя опiума, который приготовляется изъ мака, къ состоянiю человечества, погруженнаго въ мiровое зло.

Нужно иметь колоссальныя силы, чтобы победить это зло и избавить страждущее человечество: отсюда - манiя величiя, преувеличенное представленiе о своихъ силахъ; отсюда - болезненная склонность въ окружающихъ видеть не простыхъ смертныхъ, а героевъ, генiевъ.

Вырвавъ съ корнемъ два цветка во время общихъ прогулокъ, больной страдаетъ нетерпенiемъ уничтожить и третiй цветокъ, глубоко веря, что съ его гибелью будетъ пресечено въ корне мiровое зло. Съ лихорадочнымъ возбужденiемъ больныхъ нервовъ, теряя свои последнiя силы, онъ разгибаетъ железную решетку у окна, перелезаетъ черезъ заборъ въ садъ и радостный возвращается обратно, съ болью сжимая на груди своей проклятый цветокъ. Победа одержана, и мученикъ внутреннихъ противоречiй умираетъ со спокойнымъ лицомъ, держа въ руке маковый цветокъ, какъ трофей.

"Красномъ цветке" Гаршинъ хотелъ показать, какъ чувство, подавленное обстоятельствами холодной жизни, прорывается наружу съ такой силой, что разумъ человека, неподготовленный къ такому бурному проявленiю, теряется въ своихъ логическихъ законахъ и не можетъ руководить чувствомъ. Случаи въ психической жизни съ трагическимъ концомъ повторяются довольно часто, и если они проходятъ незамеченными, то лишь потому, что самая внутренняя борьба, результатомъ которой является трагическiй финалъ, остается отъ насъ скрытой. Сколько, въ самомъ деле, бываетъ въ жизни самоубiйствъ и разгадку ихъ ищутъ, по обыкновенiю, во внешнихъ обстоятельствахъ жизни самоубiйцы! Правда, самоубiйству въ большинстве случаевъ предшествуетъ какое-нибудь внешнее событiе, кажущееся постороннему наблюдателю ближайшей причиной, но эта видимая причина настолько незначительна, что одна наличность ея далеко не объясняетъ самоубiйства. Все дело заключается часто, именно, въ той внутренней борьбе, жертвой которой сделался, между прочимъ, и герой Гаршинскаго "Краснаго цветка", и которая характеризуется бурнымъ проявленiемъ чувства, до того находившагося подъ спудомъ разнаго рода измышленiй холоднаго разсудка. 

Подводя итогъ всей деятельности Гаршина, нельзя не прiйти къ выводу, что, характеризуя собою новое явленiе въ индивидуальной психике, именно, стремленiе къ равновесiю между разсудкомъ и чувствомъ, она констатируетъ пока фактъ разрозненности между этими двумя элементами души. Прошло время безусловнаго подчиненiя чувства разсудку, какъ то было въ эпоху шестидесятыхъ годовъ, а равно разсудка чувству, чемъ характеризуется народничество. Но далеко еще до идеала, который намеченъ въ творчестве Гаршина,

Призванный изобразить трагедiю человеческой души, Гаршинъ въ то же время даетъ надежду на то, что трагедiя эта не есть что-нибудь непреодолимое, что изъ нея можетъ быть благополучный исходъ.

Въ этомъ отношенiи интересенъ разсказъ Гаршина "Художники", въ которомъ сказалась положительная сторона творческой деятельности нашего художника, и по которому можно судить, чего желала его измученная душа, изъ себя самой извлекавшая трагическiе образы.

На сцене два художника: Дедовъ и Рябининъ. Первый - пейзажистъ и представитель чистаго искусства, второй - жанристъ и склоненъ къ тенденцiозности. Дедовъ, обезпеченный человекъ, видитъ цель искусства въ самомъ себе и стремится къ тому, чтобы обезпечить себе такое положенiе, при которомъ съ полнымъ самоудовлетворенiемъ можно отдаться одному искусству и не слышать вокругъ себя надоедливой прозы жизни. Въ конце концовъ, онъ получаетъ медаль и едетъ за границу пансiонеромъ академiи.

его къ людямъ, заставляющаго искать вокругъ себя живой жизни. Глухарь, т. е. человекъ, выдерживающiй удары молота, при заклепке котловъ, съ особенной силой трогаетъ за живое Рябинина. Онъ спешитъ занести страшное впечатленiе на холстъ и изъ-подъ его талантливой кисти выходитъ поразительная картина. Ею онъ думалъ тронуть черствыя сердца, но вообразивъ свою картину на выставке, где равнодушная публика пройдетъ мимо нея, бросивъ казенную оценку, онъ совсемъ отказывается отъ искусства и делается сельскимъ учителемъ.

Этимъ разсказомъ Гаршинъ пытается разрешить споръ между разумомъ и чувствомъ. Первый потому не мирится со вторымъ, что последнее страшится подставлять себя подъ страданiя другихъ и темъ самымъ развивать въ себе теплоту, могущую согревать холодъ разсудка. Все герои Гаршина копаются внутри себя, страдаютъ рефлексiей, именно, потому, что чувство въ нихъ хотя и живо, но оно не подготовлено къ активному проявленiю. Запросамъ ума оно не даетъ живыхъ ответовъ, а отражаетъ эти запросы, рефлектируетъ ихъ вновь уму, который вследствiе этого играетъ роль резонера. Одно тяжелое, живое впечатленiе разрешаетъ Рябинину тайну жизни и смело выводитъ его изъ запутанной сети внутреннихъ противоречiй!