ВСЕВОЛОД ГАРШИН И ПАЦИФИЗМ
Творчество русского писателя - уроженца Донбасса - Всеволода Михайловича Гаршина подобно яркой комете оставило свой особый след на литературном своде XIX века. Трагичность судьбы и автобиографичность нашли прямое отражение в его рассказах, очерках и статьях. Все, что он создал, исполнено великой любви к людям и ненависти ко злу, глубоко прочувствовано, написано на разрыве аорты. По собственному его признанию, каждая буква стоила ему капли крови.
Мгновенную известность Всеволоду Гаршину принес (первый в его творчестве и в серии его же рассказов о войне и людях) рассказ «Четыре дня». Ошеломляющая достоверность и точность в изображении подлинного ужаса войны, протест против нее, как грубого насилия над человеческой природой и есть проявление пацифизма.
Война, как трагический разлом бытия человеческой личности, всегда находила то или иное отражение в мировой и отечественной литературе. Ярким примером тому — эпопея «Война и мир» Льва Толстого. Нерв повествования — народная жизнь, которая медленной рекой течет в дни войны и в дни мира. Стремясь широко, ярко и точно отобразить кажущуюся неуловимой жизнь народа, Л. Н. Толстой разрабатывает совершенно новый художественно-философский метод, где доминирует идея очищающей силы такого тяжелого для всей нации испытания, как война, — Отечественная война 1812 года. Годами позже Лев Николаевич станет признанным Отцом русского пацифизма.
коренных перемен в жизни России и человечества. Критический реализм, а точнее, философско-психологический реализм, нашел свое воплощение в творчестве В. Гаршина. Поиски более «интенсивных» форм художественного осмысления действительности определили особенности его творчества. Он, как и другие писатели-современники, усваивал темы литературы прошлого. Не уходя от уже сложившихся литературных традиций, «Гаршин поэтизировал трагический героизм, выдвигая на первый план одинокого борца с мировым злом, противопоставленного всему окружающему миру, или изображал катастрофическое пробуждение потрясенного истиной человеческого сознания».
Углубившись в проблематику индивидуального сознания, В. Гаршин отнюдь не утратил интереса к общественно-политической жизни России. Следует предположить, что политическая позиция Всеволода Гаршина — это умеренный либерализм. Вместе с тем, либерализм же сам по себе сложное духовное образование, где наряду с прочими идейными течениями нашел место и пацифизм. Всеволода Гаршина (без всяких оговорок) следует считать ярким выразителем русского пацифизма. К сожалению, многие литературные критики-исследователи его литературного творчества всячески обходили само слово пацифизм, которое в переводе с латинского — раcificus — означает миротворческий.
Сын офицера — участника Крымской войны 1853-56 гг. Всеволод Гаршин в 1877 году ушел добровольцем на русско-турецкую войну, был ранен, произведен в офицеры. Его военные впечатления были отражены им в рассказах «Четыре дня» (1877), «Трус» (1879), «Денщик и офицер» (1880), «Из воспоминаний рядового Иванова» (1883) и очерке «Аясларское дело». Восхищаясь нравственной силой солдата, Гаршин, осуждал войну с точки зрения гуманистических позиций.
В письмах-исповедях своей матушке, Екатерине Степановне Гаршиной, писатель откровенно пишет о своих взглядах на жизнь и на происходящие в России события. Они то и являются убедительным подтверждением его пацифистического мировоззрения. Например, в письме Всеволода матери 18 мая 1877 г. с театра военных действий читаем: «Если Бог приведет вернуться, напишу целую книгу. Русский солдат — нечто совершенно необыкновенное...»2, а в письме от 27 февраля 1880 г. сказано: «Кровь возмущает меня, но кровь отовсюду».
В современном понимании, пацифизм — это антивоенное движение, участники которого главным средством предотвращения войн считают осуждение ее аморального характера.
«был под пулею», пережившему гибель товарища по оружию, Гаршину-писателю есть что сказать, чтобы его поняли. При этом он знает, как об этом сказать... Сказать так, чтобы вызвать «благодарность, какую чувствует наше сердце, сердце человека толпы, открывающее новый мир чужими глазами и трудом». Сказав так в «Заметках о художественных выставках» (1887), В. М. Гаршин тут же уточняет: «о, жалок был бы круг наших представлений, если бы мы были представлены только своим личным пяти чувствам и мозг наш перерабатывал бы только пищу, им добытую. Часто один мощный художественный образ влагает в нашу душу более, чем добыто многими годами жизни; мы сознаем, что лучшая и драгоценнейшая часть нашего Я принадлежит не нам, а тому духовному молоку, к которому приближает нас мощная рука творчества» [Гарш., 351]. Такое заключение писатель-пацифист сделает спустя 10 лет после выхода в свет его «Четырех дней», которые потрясли российского читателя.
Рассказ «Четыре дня» впервые был опубликован в десятом номере журнала «Отечественные записки» в 1877 году с подзаголовком: «Один из эпизодов войны» и датой в конце текста: «Вела. Август 1877 г.». О происшествии, положенном в основу рассказа, Всеволод сообщает в письме к матери 21 июля 1877 г.: «... наш батальон ходил на место боя (верст 20-22) убрать мертвых, и я видел не особенно красивую картину... Но мы были вознаграждены за все — нашли раненого. Пять суток лежал он в кустах с перебитой ногой. Несколько раз турки ходили мимо него, но не замечали» [Гарш., 373].
Герой рассказа — рядовой Иванов, «барин Иванов», кличут его остальные солдаты. Имя Иванов выбрано не случайно: это тот обыкновенный русский, и то, что случилось с ним, может произойти со всяким.
И вот он, беспомощный, на маленькой, обросшей кустами поляне; рядом - разлагающийся труп убитого им человека. В первый раз, с момента ранения открыв глаза, герой рассказа видит перед собой несколько травинок, муравья, ползущего с одной из них вниз головой, кусочки сора от прошлогодней травы («вот весь мой мир»), но чуть позже он незаметно для себя переворачивается — и перед ним открывается мир необъятный: огромное небо и яркие звезды над ним.
В этот момент у роковой черты человек начинает осознавать все происходящее иначе, по-новому, мыслит глубоко и беспощадно точно. У такого человека возникает особое духовное состояние: он и хочет, и не может верить, и отчаивается, и надеется. Война, пределом которой автору представлялась готовность быть убитым («Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули»), оборачивается необходимостью убивать. И тогда: «За что я убил его?», «Чем же он виноват?». И следом: «А чем виноват я, хотя я и убил его?». Миражное поле сражения, где люди «лбы и груди подставляют под пули» (см. письма В. Гаршина его матери, датированные 12-13 апреля 1877 г. и 19 февраля 1878 г.) сменяются реальным образом скелета в мундире: «Это война — подумал я: — вот ее изображение» [Гарш., 29]. В сущности одна эта фраза уже выражает концепцию пацифизма.
славянских народов от турецко-османского ига, но при этом у самодержавия свои «виды». В. Гаршин вообще не упоминает об этом. В рассказах «Трус» и «Из воспоминаний рядового Иванова» простые солдаты имеют самое смутное представление об истинном значении русско-турецкой войны.
Гаршин и его военные герои постоянно живут с мыслью о вечности и неотвратимости войны. Например, сцена царского смотра войск в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» открывается признанием героя в сознании «страшной силы массы, к которой принадлежал, и которая увлекла» его. В рассказе «Трус» читаем: «Война — зло; и вы, и я, и очень многие такого мнения; но ведь она неизбежна; любите вы ее или не любите, все равно она будет...».
Рассказ «Трус», написанный Гаршиным через 2 года после удачного дебюта «Четырех дней», вновь переполнен... ужасами, которые уже осознаются в буднях, а не на войне. Здесь дан принцип обратного развертывания по сравнению с сюжетом в «Четырех днях». Все ужасы, вся клиническая часть предшествуют сражению. Герой — не трус, он только видит явную ложь в патриотических разглагольствованиях о войне. От гангрены умирает в палате добрый, хороший человек Кузьма Фомич. Умирает в тот день, когда героя с эшелоном отправляют на фронт, и он в первом же сражении падает замертво без страданий.
У В. Гаршина жизнь, содержащаяся внутри произведения, будь то «Четыре дня» или «Красный цветок», как малая Вселенная, отражает и проявляет в себе всю полноту человеческой жизни, всю целостность бытия. Вместе с тем, и нервный «гаршинский тип» — тип рассказчика — вычитывается в его произведениях. «Все описывал, собственно говоря, собственную персону, — откровенничает автор, — суя ее в разные звания...» [Гарш., 387]. Бросается в глаза многоплановость мотивов его творчества. Но всегда встреча автора и читателя в художественном мире литературных произведений Гаршина становится ничем не заменимой формой приобщения к подлинной человечности.
Обращаясь к истории пацифизма, следует отметить, что этому общественному движению примерно 200 лет. Первые пацифистские организации возникли в Великобритании и США после наполеоновских войн. К концу 80-х—началу 90-х годов 19 века пацифистское движение получило широкое распространение3. Знаковым является и выход в этот период антивоенных рассказов Всеволода Гаршина, для которого «все новые битвы — новые смерти и страдания». Для него это уже не просто галлюцинация когда «перо кажется оружием, наносящим белой бумаге черные раны», а боль призывающая понять абсурдность и аморальность войн.
— глашатаев антивоенных мыслей, предвестников «неслыханных перемен». На рубеже нового столетия — столетия мировых войн и революций (таким и был минувший 20 век) — европейская культура и литература уже сознавали свою роль и ответственность перед будущим. Так, интуитивное предчувствие общности с русской культурой в начале XX века выражали многие выдающиеся европейцы. Один из них — Мигель де Унамуно, испанский философ и писатель, который на литературном поприще заявил о себе как о стороннике пацифизма романом «Мир во время войны» (1897). Как и у Всеволода Гаршина, литературный труд Унамуно имел «золотое обеспечение» — его собственную личность, которая подлинно выстрадала, перечувствовала все то, о чем идет речь в его произведениях.
«отцы-основатели» и «герои-мученики», священные тексты (манифесты, декларации) и «ритуалы» (символы, обращения, гимны, праздники). Без излишней детализации этого положения достаточно вновь обратиться к творчеству Гаршина и Унамуно. У обоих выделяется индивидуализм как основополагающий моральный, политический и экономический принцип, — это своего рода идеал свободы, противопоставляемый феодальным ограничениям. Между тем, существует историческая версия, что император Павел I ненавидел войны и предлагал выяснение конфликтов между государствами решать путем дуэлей между правителями.
Русский пацифизм неразрывно связан с именем Л. Н. Толстого. Известно, что Всеволод Гаршин в середине марта 1880 года был в г. Туле с намерением встретиться с Л. Н. Толстым. Об этой встрече мы знаем мало. Можно лишь предположить, что Лев Николаевич оказал свое влияние на Гаршина, дал новый импульс его замыслу романа «Люди и война». В своем письме будущей супруге Надежде Михайловне Золотиловой в апреле того же года Гаршин пишет: «План «Люди и война» изменился... Книжица выйдет — право, тома три. Просто пугаюсь огромности» [Гарш., 391]. К сожалению, грандиозному замыслу не суждено было сбыться.
Из намеченного вышел в свет лишь рассказ «Денщик и офицер», первоначально задуманный как первая глава романа «Люди и война». Гаршинские «герои-мученики» одиноки — это суровое условие нравственного выбора: каждый выбирает сам. Закономерно, что русский литературный критик Н. К. Михайловский назвал героя аллегории «Красный цветок» «мучеником-победителем».
Неслучайно и то, что события, изображенные в самых знаменитых рассказах Гаршина — «Четыре дня», «Красный цветок» (1880), — точно не привязаны к какому-либо месту и времени. Все это символично и могло случиться в любых местах. Словом, материал, который привлекает Гаршин, ценен не сам по себе, а тем фактическим значением, которое он приобретает в силу определенной, проводимой автором философской концепции — психо-философский реализм.
запретить войну, но душа его страдает, ища выход. Очевидно поэтому пацифизму посвящены и другие гаршинские произведения. Не нагнетая ужасов войны, писатель, однако, скрупулезно точно показывает подлинный ужас. И еще... В рассказах Гаршина чаще всего отображен тот момент, когда жизнь и смерть еще борются и еще неизвестно, кто из них выйдет победителем. Унамуно назвал такое состояние агонией: ведь агония — это еще не смерть. «Агония — это понимание ограниченности жизни и надежда на её безграничность, сомнения в смысле жизни и, вопреки сему, вера в ждущий нас смысл». Предваряя эти определения, В. Гаршин с детальной точностью сумел описать подобное состояние человека.
В военных рассказах и очерке «Аясларское дело» имеется другая особенность — практически отсутствует в индивидуализированной форме образ врага. Даже если он и присутствует, например, в рассказе «Трус», то как-то намеком, эскизно. Так, рассуждая о противнике — «этом самом турке», пьяненький солдат говорит: «Он бунтует, а нам огорчение». И далее там же: «Коротко и неясно, — а между тем, — дальше этой фразы не пойдешь», — так автор подводит итог этим рассуждениям.
Нет в рассказах Гаршина и традиционной военной доблести, присущей героическим эпосам, нет и патриотической мотивации поступков. Но есть другое: предельная обобщенность, лаконичность и концентрированность изображения, тяготение к напряженному аллегоризму. Субъективно-монологический тон рассказов («Четыре дня», «Трус»), по замыслу автора, служили стремлению «убить спокойствие читателей», «ударить их в сердце», внушить ощущение личной ответственности за господство зла в мире.
В 1886 году, запрещая издание «Четырех дней» («этого тенденциозного и вредного рассказа») отдельной книжкой, цензор, в частности отмечал: «До такой реальности не доходил и Верещагин в своих картинах».
Художник-баталист, очеркист В. В. Верещагин и его картина «Апофеоз войны»: пирамида черепов в выжженной солнцем пустыне — глубоко поразили юношеское воображение Гаршина. Тремя годами раньше «Четырех дней» в своих ломких стихах о верещагинской выставке он скажет:
Все это созвучно той страшной статистике, которая обнажает последствия прошлых войн. Например, потери в войнах европейских стран (убитые и умершие от ран и болезней по данным БЭС составили: в 17 веке — 3,3 млн. чел., в 18 в. — 5,4, в 19 и начале 20 веков: до 1-ой мировой войны — свыше 9 млн. чел., во 2-ой мировой войне, включая уничтоженных в фашистских лагерях смерти — свыше 50 млн. человек). К сожалению, горячих точек на планете, различных локальных войн хватает и в наше время.
Парадокс, однако слово «пацифист» в царской России, а затем в советское время чаще всего носило нарицательный характер и почти всегда имело негативный нюанс, соседствуя со словами «космополитизм» и «конформизм». В силу этого, естественно, пацифизм практически никогда не имел и не может иметь ничего общего, например, с национализмом или патриотизмом. Исключением из этого ряда является труд большевика Карла Радека «Эра демократического пацифизма».
В сущности, если где-то в произведениях литераторов и проскакивала мысль о «мировом гражданстве», то это еще не означало, что имеет место пацифизм, а следовательно какой-либо отказ от национальных традиций, от патриотизма. Аналогично можно сказать и в отношении конформизма — пассивного, приспособленческого принятия рутинного порядка вещей.
В связи с нашей темой уместно привести выдержки, извлеченные из дневников известного украинского писателя, фронтовика, общественного деятеля Олеся Гончара, автора романов «Знаменосцы» и «Люди и оружие». В одной из записей от 29.10.1984 г. о пребывании М. А. Шолохова в Киеве О. Гончар пишет об одной шолоховской реплике: «Уже прощаясь, делает выразительный жест рукою и смеется: — А тот румын, что с ним встретился наш солдат на высоте... — чудесно!» Речь шла об эпизоде из «Знаменовцев», где герой романа Маковей, побежавший восстанавливать линию связи, встретился с худющим солдатом — румыном. Они стояли и смотрели один на одного, как братья, забывшие, что должны один другого убивать. «Эту сцену — пишет О. Гончар — мне едва удалось отстоять перед цензорами, ее в некоторых издательствах принимали за «пацифизм». А М. Шолохов из всего почему-то вспомнил только это. И написанное как-то выросло в моих глазах, хотя я и раньше почувствовал туманно значимость этого эпизода, человечность, гуманизм, каким он проникнут». 5
— это уже другая тема, требующая своего изучения.
Гаршин, безусловно, один из основателей русского пацифизма, если и не отец-создатель, то творец героев «мучеников-победителей». Миросозерцание Гаршина было бесспорно трагическим, но пессимистическим его назвать нельзя. Трагедия не пессимистична, ибо герой в ней борется до конца, а не сдается бесславно року. Нет места пессимизму там, где есть бунт, сопротивление, напряжение всех душевных сил. Подлинная жизнь начинается для Гаршина не тогда, когда личность в страхе осознает абсурдность своего краткого существования, но лишь тогда, когда личность побеждает страх...
Том его художественной прозы не такая уж большая книжка. Главным образом - это рассказы. Но и это немногое могло потрясти современника. «Четыре дня», «Из воспоминаний рядового Иванова», «Трус» — вещи, навеянные переживанием войны, — входили в сознание резко и сильно. Таков ещё не понятый нами до конца пацифизм В. Гаршина.
Список использованной литературы
1. Литературный энциклопедический словарь М., 1987. С. 353.
3. Большая Советская Энциклопедия: В 30 т. 3 изд. М., 1975. Т. 19. С. 291.
5. Гончар О. Т. Щоденники: У 3 т. К., 2002. Т. I. С. 170.
6. Федякин С. Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888) // У книжной полки. 2005. № 4. С. 94.