189. М. Т. Лopuc-Меликову125
<21 февраля 1880 г.>
Ваше сиятельство, простите преступника!
В Вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) - и в то же время казнитъ идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виновных и невиновных. [И] Кто-знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше.
Пишу Вам это не грозя Вам: чем я могу грозить Вам? Но любя Вас, как честного человека и единственного могущего и мощного слугу правды в России, правды, думаю, вечной.
Вы - сила, Ваше сиятельство, сила, которая не должна вступать в союз с насилием, не должна действовать одним оружием с убийцами и взрывателями невинной молодежи. Помните растерзанные трупы пятого февраля,126 помните их! Но помните также, что не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения.
Простите человека, убивавшего Вас! Этим вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство, этим же Вы совершенно убьете нравственную силу людей,
Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, -- этого мне и не нужно, - но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и искреннее уважение
Подписываюсь во избежание предположения мистификации
Сейчас услышал я, что завтра казнь. Неужели? Человек власти и чести! умоляю Вас, умиротворите страсти, умоляю Вас [для] ради преступника, ради меня, ради Вас, ради Государя, ради Родины и всего мира, ради бога.
Примечания
125 Письмо Г. к М. Т. Лорис-Меликову набросано на вложенных один в Письменное обращение, а затем и визит Г. к Лорис-Меликову вызваны были следующими обстоятельствами: 20 февраля 1880 г., через восемь дней после учреждения Верховной распорядительной комиссии с генерал-адъютантом М. Т. Лорис-Меликовым во главе, состоялось покушение на жизнь диктатора. Без санкции и даже без ведома Исполнительного комитета "Народной воли", Ипполит Млодецкий, административно-ссыльный, близкий кругам революционного народничества, попытался застрелить Лорис-Меликова у подъезда канцелярии Министерства внутренних дел. Диктатор остался невредим, а И. Млодецкий, схваченный на месте покушения, на следующее же утро предстал перед военным судом. Заседание последнего открылось 21 февраля, в 1072 часов утра, а в час пополудни Млодецкий был уже приговорен к смертной казни через повешение. Последнее слово оставалось, однако, еще за самим Лорис-Меликовым.
"За два дня до казни Млодецкого, - рассказывает Н. С. Русанов,-- мне пришлось случайно ночевать у Гаршина. Он жил в то время по Садовой, в огромном доме Яковлева, нанимая меблированную комнату вместе с художником Малышевым... Мы уже давно улеглись с художником, а Гаршин все еще был на ногах, нервно бегал по комнате, что-то писал и рвал и опять писал, пил воду стакан за стаканом, ломал в отчаянии руки, сдерживая рыдания, наконец наскоро накинул пальто и шапку и выбежал... Мы заснули... Часов в 9 утра вбегает к нам, как сумасшедшая, коридорная женщина и просит нас встать, так как к нам идут частный пристав с околоточным... Спросонья мы не могли ничего понять. "Здесь квартирует г. Гаршин-с?" - осведомился просунувший свой нос в дверь пристав. - "Здесь... А что?" - "Я прислан справиться, точно ли здесь квартира г-на подпоручика Гаршина и жил ли он здесь до последнего времени"? - "Не только жил, а живет и вышел несколько часов тому назад и, может быть, сейчас же вернется". Нам показалось, что на последние наши слова полицейский нос улыбнулся, зная, очевидно, об этом больше нашего. Дверь захлопнулась.
"Беспокойство овладело нами. Мы вскочили, наскоро напились чаю" и отправились по разным знакомым разыскивать Гаршина. Его никто не видел. Так прошел мучительный день, наступил другой. Я сидел в редакции старого "Русского богатства". Вдруг является туда Гаршин, нервный, больше даже, чем по обыкновению, и страшно сконфуженный. Он бросился, как малое дитя к матери, к своему близкому приятелю С. Н. Кривенко и сейчас же потащил его в отдельную комнату: "Мне надо поговорить с вами, голубчик, непременно надо", - твердил он умоляющим голосом. Минут 10 спустя он выскочил в редакционную комнату, а оттуда в переднюю и вдруг, вернувшись на минуту, обнял своего собеседника и снова умоляющим голосом заговорил: "Вы не сердитесь, голубчик, на меня? Нет, не сердитесь? Скажите, что не сердитесь... Ах, мне и без того тяжело...". Получив успокоительный ответ, Гаршин скрылся.
"Вот что, оказалось, сделал внезапно ушедший от нас ночью Гаршин. Когда он узнал, что Млодецкий послезавтра должен быть повешен, он решил сначала написать к Лорис-Меликову письмо, прося в нем помиловать Млодецкого. Но ему все казалось, что у него выходит недостаточно" красноречиво, и он рвал лист за листом. Наконец он предпочел пойти к Лорису, чтобы при личном свидании объяснить тому всю необходимость простить стрелявшего. Он, действительно, явился в 6 часов утра и настойчиво просил дежурного офицера передать его, гаршинскую, визитную карточку спавшему еще в то время всемогущему диктатору. Лорис-Меликов, который любил прикидываться человеком образованным и даже следящим за отечественной литературой, вспомнил, что действительно есть такой себе на свете писатель Гаршин, и припомнил, кроме того, что он знал этого Гаршина еще раньше, как добровольца во время русско-турецкой войны. Гаршин был даже ранен там и получил, кажется, чин подпоручика за храбрость. Лорис был заинтересован ранним посещением неояшданного просителя и принял его не в урочный час.
"Сначала Гаршин пытался горячо доказывать диктатору, как было" бы гуманно, тактично и даже полезно в общественном смысле с его стороны помиловать Млодецкого, тем более, что этот покушался именно на Лорис-Меликова, да и покушение не удалось. Но Лорис и тут показал себя тем, чем всегда был: дрянным честолюбцем и шкурным человеком, разыгрывавшим роль самоотверженного государственного деятеля. Он стал прятаться за высшие принципы, за необходимость неукоснительного подавления преступлений, говорил, что будто бы прощение Млодецкого зависит не от него, а от государя. Взволнованный до глубины души. Гаршин вздумал прибегнуть к военной хитрости: "Граф, - крикнул он, - а что вы скажете, если я брошусь на вас и оцарапаю: у меня под каждым ногтем маленький пузырек смертельного яда - и вы мертвы". Конечно граф отлично видел своего страшного врага, этого симпатичного, еле державшегося на ногах от волнения юношу, и отлично понимал наивность угрозы. Но все-таки не преминул разыграть великого храбреца: "Гаршин, вы были солдатом, а я и теперь, по воле монарха, солдат на посту; как же вам пришло в голову пугать меня смертью: сколько раз мы смотрели ей с вами в глаза?" Обескураженный Гаршин и не заметил всего комизма этого актерства, был даже тронут ответом Лориса и вдруг, зарыдав, снова стал умолять азиата-царедворца помиловать Млодецкого, дошел чуть не до обморока; наконец добился от Меликова обещания хоть на время отложить казнь и снова рассмотреть дело..". Как и следовало ожидать, обещание не было исполнено, и Млодецкого вздернули в заранее назначенный срок" ("Былое" 1906, кн. XII, стр. 50--52. Ср. "С родины на родину" No 4, Женева 1894 г., стр. 302--303).
"диктатору" привелось и Г. И. Успенскому, несколько более схематичный рассказ которого (цензурные рамки обусловили в нем ряд характерных умолчаний и сокращений) в общем совпадает с версией Н. С. Русанова:
"Несколько писателей собрались где-то в Дмитровском переулке, в только что нанятой квартирке, не имевшей еще мебели, пустой и холодной, чтобы переговорить о возобновлении старого "Русского богатства". В числе прочих был В. М. Гаршин. Его ненормальное возбужденное состояние сразу обратило на себя всеобщее внимание. Никто не видал Гаршина в таком виде, в каком он явился в этот раз. Охрипший, с глазами налитыми и постоянно затопляемыми слезами, он рассказывал какую-то ужасную историю, но не договаривал, прерывал, плакал и бегал в кухню под кран пить воду и мочить голову... Только тогда, когда кто-то из знавших Гаршина ближе меня увез его домой, я мог спросить: что такое с ним случилось? А с Гаршиным было следующее: накануне того дня, когда я его видел в новорождавшейся редакции, он ночью в три часа, также для храбрости, выпил вина (вообще он совершенно не пил вина), почти ворвался к одному высокопоставленному лицу в Петербурге, добился, что лицо это разбудили, и стал умолять его на коленях, в слезах, от глубины души, с воплями раздирающегося на части сердца, о снисхождении к какому-то лицу, подлежавшему строгому наказанию. Говорят, что высокое лицо сказало ему несколько успокоительных слов, и он ушел. Но он не спал всю ночь, быть может, весь предшествовавший день; он охрип именно от напряженной мольбы, о г крика милосердия и, зная сам, что по тысяче причин просьба его - дело невыполнимое, с, ал уже хворать, болеть, пил стаканами рижский бальзам, плакал, потом "крылся из Петербурга, оказался где-то в чьем-то имении, в Тульской губернии, верхом на лошади, в одном сюртуке, потом пешком по грязи доплелся до Ясной Поляны, потом еще куда-то ушел, - словом, поступал "как сумасшедший", пока не дошел до состояния, в котором больного кладут в больницу. Таким образом "как сумасшедшим" Гаршин сделался в этот раз не потому только, что он в этом отношении уже испорчен наследственностью, что он только был болен, болезнь питали впечатления действительной жизни" ("Полн. собр. соч. Гаршина", изд. т-ва А. Ф. Маркс, 1910, стр. 83--84).
В. А. Фаусек, один из самых близких приятелей Гаршина, видевшийся с ним несколько недель спустя, когда В. М. "на границе полного безумия" привезен был к родным в Харьков, передает, как во время одной из прогулок необычайно возбужденный писатель рассказал ему "вкратце про свое посещение гр. Лорис-Меликова перед отъездом из Петербурга, посещение, странные и трогательные подробности которого я узнал лишь позднее у него же, когда он, уже здоровый, передавал мне все, что было " ним в эту ночь, его поведение, его речи и ответы графа..." ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889 г., стр. 91).
"осыпал горячими похвалами своего собеседника и восторженно ждал от него великих дел" ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ, 1889, стр. 128). Даже самая казнь Млодецкого, судя по воспоминаниям И. И. Попова, "как будто бы не вызвала никакой реакции в Гаршине. По словам брата, он как бы одервенел; о казни Млодецкого ни он, ни его товарищи с ним не говорили" (И. И. Попов, "Минувшее и пережитое", П. 1924, стр. 36).
"Всеволод Гаршин в дни диктатуры сердца" ("Каторга и ссылка" 1925, кн. II, стр. 126--135). Из неизвестных до последнего времени материалов о встрече Т. с Лорис-Меликовым особенно интересны печатаемые нами воспоминания Н. М. Гаршиной. См. далее стр. 526.
126 О взрыве в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. см. примеч. 119.