204. Е. С. Гаршиной
6 февраля 1881. Ефимовка
Дорогая моя мама, сажусь писать вам, но что писать - право, не знаю. Внешних фактов - никаких: внутри всё то же. Все хочется что-то вспомнить очень важное, и кажется, что если вспомнишь, то всё будет хорошо, но только не вспоминается оно. Зато помимо воли голова перебирает всевозможные воспоминания и все-то такое неприглядное, постыдное.
Дядя очень добр ко мне, до того, что мне даже иногда стыдно. Устинья Ст. тоже. Коля очень меня полюбил и даже сам возбудил вопрос о внесении моего имени в свою ежедневную молитву.
139 О будущем думать боюсь.
Вы спрашиваете меня, хочу ли я, чтобы вы приехали сюда? Право, мама, это даже странный вопрос.
Читать пока есть что. Все читаю "Р. Старину". Иногда сидишь над страницей час и не можешь прочесть: все посторонние и уж тысячу раз передуманные мысли лезут в голову.
Вот и Достоевский умер и Писемский! Что Юрий Николаевич попрежнему не ходит к вам?
Любящий вас В.
Примечания
189 Образ жизни Г. в Ефимовке охарактеризован в воспоминаниях В. С. Акимова следующим образом:
"День у нас начинался обыкновенно катаньем на коньках до 8 часов утра, несмотря ни на какую погоду; в этом отношении Всеволод достиг огромных успехов: ему нипочем было сбегать к Святотроицкому маяку, в о верстах, и обратно в 40 минут. После чая он приходил ко мне в камеру и наблюдал бытовые сцены, записывая в то же время протоколы свидетельских показаний. Перед обедом опять катанье на коньках, потом возня с детьми, которых он очень любил, перевод, чтение газет и журналов и наконец вечерняя партия в шахматы, к которой он приступал с неизменным предложением: "не хотите ли меня когтить?" (выражение Тургенева); кроме того, один час всегда посвящался пикету с больной бабушкой. Почта приходила по понедельникам и пятницам и ожидалась с любопытством; мы получали: "Русский Вестник", "Голос", "Старину", "Вестник Европы", "Ниву", "Огонек" и одну местную газету; кроме того, Всеволоду присылались из Харькова "Отечественные записки" и из Петербурга - "Русское богатство" и "Устои"; впрочем, зачитываться я ему не давал, и как только он кончал своих излюбленных Щедрина и Г. И. Успенского - я книги прятал.
"С восторгом я видел, как мой Всеволод возвращался к жизни не по дням, а по часам; к весне он был уже неузнаваем; земляной цвет лица уступил место прекрасному здоровому румянцу, аппетит и сон - отличные, внезапная задумчивость и рыдания давно исчезли; явился настоящий Всеволод, с его чудесной душой, мягким, покладистым характером и добродушным юмором - словом, драгоценный сожитель. Теперь он самым спокойным образом и до мельчайших подробностей рассказывал мне самые тяжелые эпизоды из своей несчастной жизни - Сабурову дачу, лечебницу Фрея и проч." ("Красный цветок", СПБ. 1889, стр. 13).