227. Е. С. Гаршиной
15 января <1882 г. Ефимовка>
Дорогая мама, простите, голубушка, что долго не писал; я написал вам еще третьего дня, да вчера, бывши с дядей в городе, забыл бросить письмо в ящик. Сегодня пишу вам другое.
Что сказать вам о Тане? Печально все это и досадно. Правду Женя сказал, что она "не наша". Да и то сказать: если интересует ее Линочка, то, конечно, смешно с ее стороны не удовлетворить своему желанию познакомиться; а если не интересует? Бог с ней: у тех, кого я люблю, оттого что она не удостоит их знакомством, ничего не убудет. Ей же хуже. Потому что таких девушек, как Линочка да Лизавета Сергеевна, ни мне, ни ей не видать никогда в жизни. Что же, если уж есть только охота сидеть со своей О. И., пусть сидит.
<Успенского>, которого я очень люблю и уважаю и к которому вы отнеслись так жестоко несправедливо. Во-первых, Гл. Ив. никогда не рассказывал мне никаких "гнусностей" об Тургеневе, а напротив - постоянно твердил мне о том, какой это симпатичный, хороший старый человек. Если я вам передавал что-нибудь отрицательное об Ив. Серг., то разве только анекдот, рисующий его слабость, а никак не "гнусность", именно анекдот о розах, присланных ему А. П. Философовой.149 "чистая личность", покойный Свириденко; Гл. Ив. же не верил этой сплетне. Во-вторых: если Гл. И. рассказывает мерзости, деланные покойным Достоевским, то он виновен будет только в том случае, если рассказываемое неправда, вы же сами недавно писали мне, что Д., по слухам, был отвратительнейший человек.150 Да кроме того, Успенский вряд ли может рассказывать об Дост. что-нибудь от себя, т. к., сколько мне известно, он с ним знаком не был. Что Гл. Ив. пьет - сущая правда, но, мама, можно ли строго судить за этот порок? Мало людей, о которых я вспоминаю с такой любовью и благодарностью (быть может, это просто детское чувство) как об Льве Николаевиче, а уж он ли не пил? Это горе, а не порок, и особенно у нас русских. О подчеркнутом же вами слове друг <ривенко>. И - простите меня, - я этому голословному обвинению не верю, как почти не верю же гораздо менее тяжкому (даже, пожалуй, и совсем не тяжкому) обвинению О. О. со стороны ее сестрицы и, кажется, всей семьи. Не сердитесь на меня, мама, если я, может быть, немного резко защищаю Г. И., но если бы Николай Степанович или кто-нибудь подобный сделал несправедливость относительно кого-нибудь из известных мне людей, то я не обратил бы на нее никакого внимания, а слышать от вас, кого я люблю, несправедливые речи мне просто больно.
А Жорж, мне кажется, и место новое возьмет и совсем от него не откажется: это он только сгоряча сам себя путает. Неужели он в самом деле бросит Соню?
Дядя просил меня учить Устинью Степановну грамоте, и мы каждый день с ней по часу читаем склады. Учится она довольно успешно, хотя в 24 года, конечно, за грамоту браться не легко. Хотя я и отрицался всячески от гонорара, но все-таки пришлось брать по рублю за урок. Просто совестно жить, да еще и деньги брать.
"Коломбу" почти кончил, да и кончил бы, если бы не три дня усиленного разбора (я помогал дяде протоколы писать), да не вчерашняя поездка. На будущей неделе, если успею, перепишу и пошлю вам. В "Р. Б." наверно не возьмут, и соваться нечего (им чего-нибудь красноватого нужно). Да и не хотелось бы мне отдавать деньги туда работой, а не деньгами. Вот если бы в "Недели", так ладно бы. Впрочем, это впереди еще.
Бывает ли у вас Марья Дмитриевна? Ни вы не пишете о ней ни слова, ни она сама не отвечает мне на давно написанное ей письмо. Может быть, у меня неверный адрес?
От Володи получил недавно письмо. Переписываться с ним очень трудно: письма идут по месяцу, да еще и пропадают.
"неужели, говорит, мы можем и с сестрой разбраниться. Совсем я тогда один останусь". Он говорит, что это было бы для него самым тяжелым ударом, и право, мама, кажется, он искренно это говорит. Он мне читал свое письмо к вам; я не могу согласиться со всем тем, что он пишет, но вы, должно быть, увидели из него, что у дяди нет никакого намерения развести большую историю из-за Тани, О. И. и Ег. Ив.
До свидания, дорогая мама, крепко цалую вас. Поклоны всем. Ф. Ф--чу, конечно, не забудьте. Женю и Сашу цалую.
Вас искренно любящий В.
P. S. Мама, не присылайте пожалуйста, этих %, когда их отдаст Модест. Мне ведь теперь, уж с этими 25 р. в месяц, деньги уж совсем, совсем не нужны. Если вы пришлете их, а не истратите сами, то, право, очень огорчите меня.
149 "Анекдот", о котором упоминает Г., связан с манифестацией в честь приехавшего в Петербург Тургенева (на вечере в пользу Литературного фонда 16. III. 1879 г.). "Ивана Сергеевича, - вспоминает М. Г. Савина,-- забросали лаврами и вызывали без конца. Однако часть публики, враждебная Тургеневу, пыталась на этом же вечере подчеркнуть свое сочувствие Достоевскому. "Одна известная дама Ф. <А. П. Философова>,-- рассказывает М. Г. Савина, - подвела к эстраде свою молоденькую красавицу дочь, которая подала Федору Михайловичу огромный букет из роз, чем поставила его в чрезвычайно неловкое положение. Фигура Достоевского с букетом была комичная - и он не мог не почувствовать этого, как и того, что букетом хотели сравнять овации. Вышло бестактно по отношению "гостя", для чествования которого все собрались" ("Тургенев и Савина", П. 1918, стр. 69). Ср. материалы А. В. Тырковой, "А. П. Философова и ее время", II. 1915, стр. 258--267.
150 В. Микулич, вспоминая беседу с Гаршиным летом 1882 г., отмечает: "О Достоевском он отзывался в тоне "Отеч. Зап." и статьи Михайловского "Жестокий талант". Он прибавил, что Достоевский был безнравственный человек. Мы с Вячеславом, как горячие поклонники Достоевского, поспешили заступиться за него. "Я не бросаю камнем, - мягко сказал Гаршин,-- но я слышал о таких фактах его жизни... Было бы лучше, если бы их не было" (В. Микулич, "Встречи с писателями", Л. 1929, стр. 220). Об отрицательном отношении Г. к Достоевскому см. кроме высказываний Г. в письме от 15. I. 1882 г. его же письма NoNo 158, 159, 292 и 293. Анекдоты о "мерзостях, деланных покойным Достоевским", о которых глухо упоминает Г. со слов Г. И. Успенского, см. в воспоминаниях И. И. Ясинского "Роман моей жизни", "I. 1926, стр. 168 --169.