257. Е. С. Гаршиной
Спасское-Лут. 21 авг. 1882.
У нас все благополучно, дорогая мама, но писать решительно же о чем. Получил от Тани письмо; дело уже совершенно решено. Если же будет и Таня и Троцина, то нам с Ж., пожалуй, прийдется нанять комнату где-нибудь рядом, а то ведь решительно не влезем все.
"пустая". Нам решительно негде. Бросать такую выгодную квартиру тоже не приходится.
"Рассказах" в "Деле"?198 "Нашего друга". Но это совсем невозможно: даже неустрашимый Женя и тот говорит тоже. "Вот если бы мы были такими добрыми, умными и работящими, как бобр"! (фраза из "Нашего др<уга>"), тогда бы, пожалуй, переделали.199
Писанье мое, хотя по обыкновению туго, но подвигается. Прийдется, кажется, опять лавировать между Сциллой и Харибдой, между цензурой общей и цензурой "О. З.".200
В.
198 Рецензия, о которой упоминает Г., появилась в восьмой книжке "Дела" за 1882 г.
"Небольшая книжка Г. Гаршина производит впечатление, - отмечал анонимный критик. - Талант автора не велик и не ярок, но чрезвычайно симпатичен. Что-то грустное, элегически задумчивое есть в этом таланте, какою-то тайною скорбью проникнуты почти все "рассказы" г. Гаршина, и эти свойства привлекают читателя. В беседе читателя с автором общественные интересы и всякого рода злобы дня остаются как-то почти совсем в стороне, а место их занимают общие и вековечные вопросы о человеке, о его назначении, о высших идеалах нравственной жизни, о том, что "люди - жалкий род, достойный слез и смеха" и о том, что "умереть - уснуть, не более". В своих "Рассказах" г. Гаршин является не учителем, а как бы конфидентом читателя. Учить он не берется, потому что сам стоит на перепутьи, удручаемый сомнениями, а вместе с тем по странному, но обычному противоречию психической природы человек, снедаемый жаждою самой глубокой и живой веры. И вот он изливается на груди друга-чита-. теля. Он передает ему свои сомнения в неподдельно-поэтических образах, в элегических признаниях, старается - и не без успеха - привлечь его внимание к тем вопросам, которые мучат его самого. Иногда это выходит наивно, иногда серьезно, но всегда искренно, трогательно, а в известной мере даже и поучительно, потому что, в конце концов, вопросы, тревожащие г. Гаршина, имеют свой интерес, никогда не преходящий, как интерес всех вообще вопросов, которым навсегда суждено остаться нерешенными. Это те самые "проклятые вопросы", на которые безуспешно требовал "прямых ответов" Гейневский юноша, вопросы, мимо которых не пройдет ни один мало-мальски пытливый ум, но которые, однакоже, не должны и не могут служить исключительной пищей для действительна деятельной и здоровой мысли".
Впрочем концовка этого тщательного и, местами, довольно сурового разбора была не менее благоприятна, чем начальные его строки: "Мы только опасаемся за литературное будущее г. Гаршина, но не отчаиваемся в нем, - резюмировал критик. - В его книжке есть рассказ "Художники", свидетельствующий, что автору далеко не чужды волнующие всех нас интересы и идеи, и не только не чужды, но и симпатичны ему. С живой и тонкой иронией он осмеивает одного завзятого эстетика, художника Дедова, для которого в жизни нет ничего выше разных пейзажей,-- "вечеров", "закатов", тонов, колеров и пр., и с очевидной симпатией относится к другому художнику, Рябинину, который, несмотря на свой большой талант и громкий художественный успех, пошел по совсем другой дороге. Г. Гаршин, как мы уже заметили выше, очевидно, стоит на перепутьи. Чувство жизни и братства с людьми влечет его, очевидно, к нам в толпу, на общую работу, но слишком еще молодая мысль не справилась, с удручающими ее противоречиями, и г. Гаршин тоскливо спрашивает: "есть ли в сем поле жив человек?" С этим века не проживешь. Изнывать по поводу бренности и ничтожности всего земного и людского - значит терять и силы, которые так нужны, и время, которого так мало" ("Дело" 1882, кн. VIII, отд. 2, стр. 44--49).
199 "Нашем друге" бар. Н. А. Корфа см. письмо Г. к Ф. Ф. Павленкову No 260 и примеч. 204.
200 "Воспоминаниями рядового Иванова" см. примеч. 202 и 193.