Гаршин В. М - Полонскому Я. П., 11 сентября 1882 г

264. Я. П. Полонскому

Вы выразили желание, дорогой Яков Петрович, получить от меня письмо; с удовольствием принимаюсь за него, хотя, собственно говоря, писать почти не о чем. Жили все это время мы вполне благополучно, спокойно и, значит, до крайности однообразно. "Событий" не было никаких, за исключением двух, кажется, поездок к Е. М. Якушкиyой, да к Осипу Григорьевичу (о чем Вам писала уже Ж. А.), да еще моей поездки в Москву. Я проводил туда от Мценска свою кузину, которая теперь уже в Петербурге. Производство варений, наливок, смокв, пастил и сушеных грибов достигло в Спасском весьма широких размеров; в последнем из них главная роль принадлежит мне. Всей этой еды наготовлено столько, что даже страшно становится при мысли о том, как все это везти.

После покойного Серого место форшнейдера за столом занял, как и следовало, Барбос, который не лает, но удивительно любезно улыбается и сует морду в колени, так что трудно не уделить ему кусочка. Дети вполне благополучны: девочки от радости (неизвестно какой) пронзительно визжат, и в последнее время обнаружили склонность наносить мне всякие обиды и словами и действием, при чем происходит возня и сугубый визг. Боря весел, но как всегда немножко серьезен. Жозефина Антоновна большую часть времени ожидает писем от Вас и Ив. Серг., занимается вышеупомянутыми производствами и шьет себе удивительный халат на [шелковой] голубой подкладке. Иногда я читаю ей вслух. О себе сказать тоже почти нечего. День - ничего не делаю, если не считать чтения, вечером сажусь немножко пописать. Рассказ мой кончу дня через два-три. Выходит он, кажется мне, плоховат; иногда даже [боюсь] сомневаюсь, годен ли в печать. Жалею, что Вы уехали, прочел бы Вам и был бы спокойнее. Впрочем, Жозефина Антоновна то, что я ей прочел, слушала, как казалось, с интересом, и осталась довольна.

В Москве, где мне пришлось ночевать, сутолока невообразимая. Коронация, говорят, наверно будет 17-го (Государь уже в Петровском дворце, где наши цари живут только перед коронацией). Ж. А. боится ехать в это время, справедливо полагая, что в эти дни в Москве будет страшная дороговизна. Да оно и теперь там не дешево. - Возвращался я из М<осквы> на Кукуевку; поезд пришел туда в пятом часу утра; чуть светало. Я пешком дошел до Спасского; когда подходил домой, взошло солнце. Никогда не забуду я этой зари, снимавшейся росы и всего прочего. Очень уж хорошо было. Право, мы убиваем в себе любовь к природе и поэтическое чувство, вставая в 8--10 часов.

Получил письмо от Ив. Сергеевича. Я писал ему, что он напрасно думает о "ненужном старике" и т. п., и выражал надежду, что он принесет еще большую пользу литературе, даже если не будет писать, - принесет ее, став человеком, вокруг которого собралась бы литературная молодежь. Он пишет: "больше всего я досадую на свою болезнь именно за то, что она не дает мне возможности выполнить это".²⁰⁸ Хорошо было бы, если б он приехал, наконец, в Питер.

До свиданья, дорогой Яков Петрович. Писать больше, право, нечего.

Спасское, [10] 11 сентября, 82.

Примечания

²⁰⁸ Письмо Тургенева, о котором упоминает Г., опубликовано в сборн. "Памяти В. М. Гаршина", СПБ, 1889, стр. 71 - 72. Печатаем его по автографу:

Bougival (Seine et Oise) Les Frenes.

Пятница 15/3 сент. 82.

Любезнейший Гаршин, я получил ваше письмо, а перед тем вашу книгу, которую прочел немедленно. Могу повторить то, что я, кажется, писал вашей матушке: изо всех наших молодых писателей вы тот, который возбуждает большие надежды. У вас есть все признаки настоящего, крупного таланта: художнический темперамент, тонкое и верное понимание характерных черт жизни - человеческой и общей, чувство правды и меры, простота и красивость формы и - как результат всего - оригинальность. Я даже не вижу, какой бы совет вам преподать; могу только выразить желание, чтобы жизнь вам не помешала, а напротив дала бы вашему созерцанию ширину, разнообразие - и спокойствие, без которого никакое творчество немыслимо.

Насчет же того, что вы мне говорите о моем призвании в отношении к молодому поколению писателей - скажу вам, что теперешняя невозможность исполнить это призвание - вот главная причина моей досады на глупую болезнь, осудившую меня на невозможное прозябание вдали от России. Тяжело также и то, что я не могу даже предвидеть, когда прекратится это прозябание, - обличение моих припадков не настолько значительно, чтобы я мог предаваться надеждам. Остается не думать об этом - и ждать у моря погоды.

ныне прекратившемся журнале? Помнится, начало мне очень нравилось.

Прошу вас поклониться от меня всем Спасским жителям. Крепко и дружески жму вам руку.

Зачем у вас в конце "Ночи" сказано: лежал "человеческий "? ".