31. Р. В. Александровой20
Петербург, 30 октября 1875 г.
Дорогая Р<аиса> В<севолодовна>!
Простите мне мою дерзость: я решился писать к вам. Хотя вообще подобные переписки принадлежат к числу вещей, на которые окружающие смотрят косо и подозрительно, но я не думаю, чтобы это могло служить непреодолимым препятствием к получению от вас нескольких строчек. Тем более, что вы уж написали мне одно письмо из Старобельска.
После этого краткого предисловия выражаю вам мой телячий восторг по случаю вашего поступления в М<узыкальное> О<бщество>. Наконец-то вы если не на ногах, так на одной ноге! Только зачем вы предпочли барыню С--ну; последний человек очень известный и серьезный музыкант. Напишите мне, что вы играли на пробу и какое впечатление произвели; матушка пишет, что все были в восторге, только я хотел бы знать это от вас самих: тогда я был бы более уверен, потому что вы себя никогда не хвалите.
Живу я однообразно, довольно скучно, но в полном душевном спокойствии. Видеть вокруг себя опять всё человеческие лица, слушать вещи, не приводящие каждую минуту в раздражение, не подвергаться опасности быть поставленным в положение, когда не остается ничего более делать, как воткнуть вилку в чье-нибудь толстое брюхо, - согласитесь, все это имеет свои приятности. Работаю много: утром Институт? потом у П<узино> учу мальчишку 7 л. грамоте, потом, в виде вознаграждения, обедаю у них же, потом домой, до 8 занятия; в 8 ч. приходит Володя Л<аткин> с "Историческими письмами", и мы читаем их вместе.21 Одному читать ни мне, ни ему невозможно: не хватит терпения, а книжку прочесть непременно нужно. В 11 ч. письма уносятся, и я остаюсь один. Говорила ли вам матушка, что я, вероятно, буду сотрудничать в "Пет. Листке"? По случаю этого обстоятельства после 11 ч. я сижу еще часа по два-три и пишу. Задался мыслью изобразить, хотя отчасти, уездную жизнь в маленьких очерках; один уже готов ("Земское Собрание") и на этой неделе понесется в редакцию.
Само собою, что матерьял беру отчасти из жизни нашего милого С<таробельска>. Не говорите о моей работе покуда никому, даже мамаше и Жене.
Все бы было хорошо, если бы можно было хоть раз в неделю посмотреть на матушку с Женей, да (зачем скрываться?) на вас. Дороже у меня нет никого на свете.
Когда я виделся с вами последние дни в С<таробельске>, как тошно мне, как скучно было толковать о неизбежном Е<горе> М<ихайловиче> и не менее неизбежной Г. В., о Л., Р. и прочей братье. Мне было вовсе не до них, мне хотелось просто молчать и смотреть на вас; мне казалось отчего-то, что вы не вырветесь из С. и засядете на неопределенный срок в трясине, из которой одно замужество вырывает уездных барышен. Да и как большею частью вырывает? Вырывает, чтобы бросить в еще более грязную глубокую яму, из которой уже нет спасения. Я не говорю об исключениях; впрочем, в С. я их не видел. Для тех, кто утратил в себе всякое внутреннее подобие божие, конечно, замужество идеал... Р. В., неужели вы вырвались на год из С, чтобы снова попасть в него? И когда попасть! Когда хоть немного попробуете другого, свежего воздуха, когда легкие уже не перенесут удушливых миазмов, именуемых в нашем милом отечественном городе, неизвестно по какой причине, - жизнью.
Дорогая моя, пишите, бога ради! Если вам что-нибудь не нравится в моем письме, скажите. Я посокращусь. А то, в самом деле, не слишком ли я разоткровенничался с вами; впрочем, что же мне и скрывать-то от вас?
Я., вероятно, покинет нас в Питере и уедет куда-нибудь в провинцию. Этого провинция не съест! Выдержит!
Будете писать домой, кланяйтесь всем, А. К. особо. Скажите ей, что пари я не совсем еще проиграл. До свиданья.
Всегда ваш друг Всеволод Гаршин
Пишите. Напишите, можно ли мне писать к вам прямо по вашему адресу в квартиру Н.? Я ведь ничего не знаю об их отношениях к вам.
20 Роман Г. с Р. В. Александровой начался летом 1875 г., во время пребывания Г. в Старобельске. Перед отъездом в Петербург Г. сделал в альбоме Р. В. А. следующую запись:
"Она была милая девушка, добрая и хорошенькая: для нее стоило остаться жить. Но он был упрям. В его сердце лежал тяжелый и холодный камень, давивший это бедное сердце и заставлявший больного человека стонать от боли. И он думал, что не может любить и быть любимым; камень давил его сердце и заставлял думать о смерти.
"Его брат был главный юноша с смелыми честными глазами и крепкими руками. И старшему брату крепко хотелось остаться посмотреть, как будут эти глаза глядеть в лицо смерти, как будут держать ружье эти руки в бою за свободу. Но он не верил, что это сбудется, и хотел умереть.
"Она была хорошая мать. Она любила своих детей больше жизни, но она принесла их в своем сердце в жертву и не жалела бы о них, павших славною смертью. Она ждала их смерти или победы и надеялась, что они принесут к ее ногам свои лавровые венки. Но ее старший сын не верил в
"Это был великий и несчастный народ, народ, среди которого он родился и вырос. И друзья его, люди, желавшие добра народу, надеялись спасти его от тьмы и рабства и вывести на путь свободы. Они звали к себе на помощь и своего друга, но он не верил их надеждам, он думал о вечном страдании, вечном рабстве, вечной тьме, в которой его народ осужден жить... И это был его камень; он давил его сердце и сердце не выдержало, - он умер.
"Его друзья схоронили его в цветущей родной степи. И солнце обливало своим мягким сиянием всю степь и его могилу, степные травы качали над могилой своими цветущими головками, и жаворонок пел над нею песню воскрешения, блаженства и свободы... И если бы бедный человек услышал песню жаворонка, он поверил бы ей, но он не мог слышать, потому что от него остался только скелет с вечною и страшною улыбкою на костяном лице.
75. VIII, Старобельск. Всеволод Гаршин".
<азари>, младшей сестры Р. В. Александровой ("Русск. Мысль" 1917, кн. I, стр. 44--52). Об этом же увлечений Г. упоминает Е. С. Гаршина в предисловии своем к "Письмам Г. из Болгарии". ("Русское Обозрение" 1895, кн. II, стр. 877--879).. Последний период отношений Г. и Р. В. А. частично отражен, как мы полагаем, в "Очень коротеньком романе" ("Стрекоза" 1878, "NoNo 10--11). Ср., напр., письма Г. к матери от 17. II. и 5. III. 1879 г.
21 Первое отдельное издание "Исторических писем" П. Л. Лаврова вышло в 1870 г. под псевдонимом П. Миртова. См. выше упоминание-Гаршина о них в письме от 19. X. 1875 г.