433. В. А. Фаусеку
15 июня 1887 г.
Милый друг, прошу тебя простить <меня> за неэтикетную бумагу и верить, что она совершенно не соответствует моему к тебе уважению. Я все ждал уведомления о твоем точном адресе, но из сегодняшнего свидания с В. вынес твердую уверенность, что тебе следует писать до востребования.
Искали, искали мы дачи и не нашли.. Поездки за дачей в Лесной полутора и двух-часовые так напугали меня, что я отказался от мысли ездить каждый день в город. К этому же в начале июля я уж наверно уеду в Англию или на юг, или не знаю куда; следовательно, переселяться пришлось бы только на месяц. Поэтому мы кончили переселением (horrihile dictu!) в Таможню, в чем я, к своему удовольствию, не раскаиваюсь. Живем мы втроем с Н. Предпринимаем морские путешествия неограниченного числа и продолжительности. Ходим под парусами, пальто и даже зонтиками и ватерпруфами. На-днях придет новая двухмачтовая лодка, приобретаемая нами в полное распоряжение. Езда на пароходе (3/4 часа) не утомительна и допускает чтение, так что времени пропащего не бог знает сколько. Занимаюсь я преимущественно Петровщиной; прочел много, по сколько осталось еще! Думаю съездить в Царское к Пыпину: я прочел недавно его статью о Петре (о мнениях о нем) в "В. Е." и очень захотелось поговорить с ним.336 Кроме того, почти кончил рассказ, который вряд ли увидит свет. Не знаю, порвать его или отложить. Очень деликатный для меня вопрос. Дело в том, что в рассказе фигурирует фантастический элемент и, можешь себе представить, наука. А так как действующие лица могут говорить о науке, не превышая уровня понимания автора, то выходит дело очень плохо.337 Так как я писал для себя, то для меня оно, может быть, и интересно: почему же и мне не говорить и не думать, о науке ("и кошка имеет право смотреть на короля"), но что сказали бы Скабичевский и бирюлевские барышни,337* если бы я вздумал философствовать печатно. Горька моя судьба!..
Примечания
336 "Новый вопрос о Петре Великом". (По поводу книги В. Гольцева "Законодательство и нравы в России XVIII в."), упоминаемая в письме Г., появилась в "Вестн. Европы" 1886, кн. V, стр. 317--350.
337 План повести, над которой работал Г. летом 1887 г., был подробно изложен им при свидании его с В. А. Фаусеком в сентябре того же года:
"Это была странная история, с ярким фантастическим характером, с медиумическими явлениями и пространными диалогами научного и философского характера, - вспоминает В. А. Фаусек. - Общий смысл ее был - защита ересей в науке, протест против научной нетерпимости, против исключительной ортодоксальности людей ученого мира. Действующие лица повести были ученые, старые и молодые, профессора университета и ученики их, начинающие, но гордые знанием и враждебные ко всему, что "не научно", химики и физики. Между прочим, Оба они были всегда предметом глубокого уважения В. М., и, лично знакомый с пр. Манасеиным, он отзывался об нем с симпатией, но, не будучи нисколько ни спиритом, ни гомеопатом, не одобрял их отношений к этим "ересям". В повести аргументация его основывалась главным образом на истории науки, на том, сколько раз уже учения и теории, казавшиеся и всеми признаваемые за нелепость, за грубые заблуждения, за суеверия, оказывались основанными на вполне реальных фактах и открывали для научного исследования такие области, такие явления, самое существование которых никем не подозревалось. Главными действующими лицами рассказа были два молодых приятеля, один начинающий ученый, молодой самодовольный педант, другой - тоже натуралист по образованию, но не занимающийся специально наукой, замкнутый в себе, странный, болезненный чудак, может быть, тоже с легким "психозом" и с сильною наклонностью к отвлеченному мышлению. Он вечно сидит один в своей комнате и думает, и додумался до медиумических явлений. По просьбе своего ученого друга, пораженного новыми и таинственными явлениями, он показал то, до чего он додумался, избранному обществу ученых скептиков - и поплатился, заранее это зная, за обнаружение своей "творческой силы" всей своей душевной деятельностью: после сеанса он впал в неизлечимое слабоумие. При этом в повести был описан Петербургский университет, здание физического кабинета, старинное здание, которое всегда интересовало Всеволода Михайловича. Он передал мне весь рассказ последовательно и подробно, во многих местах, вероятно, прямо подлинными словами, как было написано, и все, что он рассказывал, было очень умно и очень интересно; несмотря на отвлеченные рассуждения, самый интерес рассказа и фабулы все более и более возрастал, а фантастический элемент, полный странной, несколько болезненной поэтичности, придавал всему рассказу особенный оригинальный оттенок. Вообще это была вещь в высшей степени оригинальная. Он написал ее в июне, кажется, всего в несколько дней, а когда заболел, то сжег рукопись: и теперь, рассказывая мне, глубоко сожалел об этом и говорил, что не сможет уж вновь написать позднее, "когда поправится" ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889, стр. 117--18).
337* "Бирюлевские барышни" - персонажи "Затишья" Тургенева.