50. Е. С. Гаршиной
<18--19 марта 1876 г.>
Дорогая мама!
Только что я послал вам мое последнее письмо, как получил повестки на 6 р. и пальто, а через два дня и на 10 р. Как не грешно вам извиняться передо мною за то, что мало денег посылаете! Ваше письмо навело меня на самые скверные размышления по поводу "родни". На те средства, на которые двое непритязательных людей жили бы вполне спокойно, теперь живут четверо, да еще некоторые с претензиями.
Об определении дяди пока еще ничего не слышно.
Совершилось чудо: Квитка выздоравливает! Можете себе представить! Каррик совсем было осудил его, Эберман тоже - и вдруг такое приятное обстоятельство; правда, рана огромная, заживает не скоро, но она совершенно чиста.
Дежурю я у него теперь реже, потому что мы стали дежурить не по-трое, а только по-двое. Да и дежуришь теперь с спокойным духом и нерасстроенными нервами, так что и во время сиденья можно заниматься, что я и делаю.
Экзамены на носу.
Моя статейка ждет в "Молве" очереди; теперь там печатается повесть М. Вовчка; когда она кончится, напечатают и мою. Кажется, это будет в это или следующее воскресенье. Тогда пойду за деньгами, так что вы не особенно беспокойтесь о моей печальной участи.
Герды уехали еще на прошлой неделе. Скучно стало. Какой скандал случился с Пузино, я вам могу сообщить. Здесь целую зиму жила m-me Пузино, жена Поликарпа П. с дочерью (моей ученицей). Она здесь лечилась. Жили они в Hotel de Paris. У Алекс. Семеновны нашлась какая-то старая знакомая, Соколовская, якобы их соседка (у нее там какой-то клочок болота). Барыня эта занимается отдачей денег в рост по 6 ®/0 в месяц, а также (она старая девица, лет сорока) собиранием вокруг себя молодых людей, студентов-поляков. Каждый вечер у нее собирается эта подлая польщизна и барышни: пляс, выпивка, карты и всякое безобразие. В этот-то омут потащила дура Пузино своих племянниц (дочь, как сама дура, сама пошла), конечно тихонько от Шарл. Самойл. Адепты Калерии (Сокол.), наши студенты, пан Кетлинский с паном Стокальским и с паном Пшерацким звали усиленно и меня туда. Но я удержался, зная, что это за барыня и что это за компания. (Можете представить себе! Они, играя с Пузино в стуколку, явно их обмошенничивали, что эти глупые замечали, но не протестовали). О барыне я раньше слышал от ее жильца, бывшего нашего студента, теперь технолога, Бржеского, тоже поляка, но порядочного человека. Бржеский живет со своим учеником Шольцем, офицером, желающим держать экзамен во флот. Шольц - жених Рудаковой, Рудаковы - хорошие знакомые Пузино.
заорало и затопало, конечно, еще больше. Тогда Бржеский берет колбочку с трубкой, посыпает туда сернистого железа и поливает соляной кислоты и конец трубки вставляет в замочную скважину двери, ведущей в зал. Сернистый водород выделяется и наполняет комнату. А его запах есть нечто невыносимое, среднее между запахом тухлых яиц и отхожих мест. Все завопили, Ал. Сем. Пузино, старая дура, в обморок. Очень прекрасно! - как говорит Ив. Фед. Горбунов. Барышни вон; поляки ломятся к Бржескому и Шольцу, но они уже спят. Полиция, протокол. Бржеского тянут к судье и на этой неделе оправдывают. Калерия и ее свита, к счастью для Пузино и для себя, не могут жаловаться в съезд. К счастью, потому что тогда Б. притянули бы барышень свидетельницами. Скандал был бы генеральный. Вступился бы Беренс, поехал бы к Трепову, и Калерия вылетела бы в 24 ч. из Петербурга.
Катя говорила, что "мамашу это убьет". Действительно был бы афронт чрезвычайный.
Я в этом случае играл самую таинственную роль. Ни для кого неизвестно, откуда знал все, чем поверг всех пшеклендых в немалое смущение, особенно когда до суда за две недели я сказал им, что, во-первых, знаю, что они подлецы, подав на Б. жалобу, хотят поймать его без Шольца (Ш. человек страшной силы) и поколотить, а во-вторых, что наверно уже знаю, что Б. будет оправдан. Мои слова сбылись, и панство не знает, что и думать обо мне.
Уроки с К. Пол. (Пузино) прекратились потому, что ей не посоветовали держать экзамена из математики; не успеет до каникул: желающих чрезвычайно много.