Гаршин Всеволод: Выдержки из писем П. Г. Попова к Н. М. Золотиловой (Гаршиной) о В. М. Гаршине в июле-августе 1880 г.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ П. Г. ПОПОВА К Н. М. ЗОЛОТИЛОВОЙ (ГАРШИНОЙ) О В. М. ГАРШИНЕ В ИЮЛЕ--АВГУСТЕ 1880 г.

12 июля 1880 г. ... Был вчера у Всеволода. При встрече он показался мне совершенно здоровым, но это впечатление продолжалось не более одной минуты. Я просидел в его комнате часа 17а и не мог понять, что он говорил. Он то смеялся, то был мрачен, но не плакал. Говорил отрывисто отдельные фразы и без всякой связи. Я намекнул ему о вас, передав поклон. "Где она?" (спросил). - В Москве. Что ей передать?-- "Что хочешь". Я стал рассказывать ему о других его знакомых, но он равнодушно относился ко всему, ничто его, невидимому, не интересовало. Он чертил на стене какие-то знаки, носился с бумажкой и мало обращал внимания даже на мое присутствие. Положение его, можно сказать, критическое. Думать о том, чтоб он выздоровел, - нет почти никакой надежды. А потому еще в последний раз скажу вам, что вам неизбежно расстаться с мыслью быть когда-нибудь женою Всеволода. Я бы вам этого и не говорил, если бы был хоть сколько-нибудь уверен в возможности выздоровления его. Мне не хотелось бы становиться в фальшивое положение к вам, я желал бы, чтобы вы мне верили так же, как и я вам. Когда вы жили на даче, я постоянно, как бы с предвзятой целью, стремился рассеивать ваши иллюзии относительно Всеволода и в то же время как бы заискивал вашего внимания к себе. Если посмотреть со стороны, то оно как будто и так выходит. Так, вероятно, думает обо мне и Екатерина Степановна. Она, нужно сказать, лелеяла ту мысль, что Всеволод поправится, вы будете его женою, т. е. разделите с ними труд заботиться о нем, а может быть даже и более - отделаться от Всеволода в пользу Евгения, ибо она знает, что последнему не мало придется возиться с своими братцами. Видя вас постоянно со мною, не скучающую, иногда даже веселую, она решила, что вы не любите Всеволода, и даже не любили, а желаете этого брака потому, что лестно быть женою прославившегося литератора. По ее словам, если вам теперь и тяжело, то потому только, что вы очутились в довольно комичном положении, вам совестно будет знакомых, считающих вас невестою сумасшедшего, а не потому, что теряете любимого человека. И ко мне она стала относиться несколько иначе. Она необыкновенно вежлива со мною и старается насколько возможно облегчить мой труд относительно забот о Всеволоде. На первых порах, когда я был еще в Белгороде, она вошла в сделку с служителями Сабуровой дачи, чтобы они приходили за бельем, и хотела еще, чтобы фельдшер ходил к ней и сообщал о здоровьи Всеволода. Одним словом она, в видах моих занятий, старалась избавить меня вовсе от частых посещений Сабуровой дачи. Я ей за это очень и очень благодарен, так как теперь могу ходить на Сабурову дачу за тем только, чтобы видать Всеволода, и то скорее не для нее, а для себя, Евгения, да еще для вас. Я думаю, что вам все-таки будет интересно знать о нем, помимо всяких эгоистических целей, и потому я от времени до времени буду сообщать об его состоянии, а также и о наших предприятиях. Екатерина Степановна высказала, что его нужно отправить в Париж, где нам может оказать содействие Тургенев. А я думаю, что едва ли его придется везть за границу, а скорее в Петербург или другой город, но в России. Мне, впрочем, все равно. Вена, Берлин, Париж, хоть и Америка. Пользы я мало вижу в его перевозке и склонен думать так же, как и мой милый братец, что громкие названия не спасут его. Все-таки я поеду, если будет решено так или иначе, хотя бы пришлось отложить все экзамены и остаться еще на 1 год в Харькове...

17 июля 1880 г. Харьков... (Екатерина Степановна) рассказала мне, что была у Всеволода, видела его, говорила с ним, что это свидание позволено Ковалевским в виде опыта, и в общем вынесла такое же впечатление, какое и я, т. е. что положение его почти безнадежное. Ковалевский же находит улучшение в том, что Всеволод сделался спокойнее, и когда наступит полное затишье, то можно надеяться на просветление мозга, а до этой поры думать о том нельзя; что бред, который замечается у него, мало имеет значения, и, наконец, что хотя ему и приятно бы было, чтобы Всеволод выздоровел у него в больнице, так как это составило бы его гордость, но средства больницы не позволяют думать об этом, и потому, в видах пользы для Всеволода, необходимо поместить его в больницу с лучшею обстановкою. Потом я пошел на другой день к Всеволоду без позволенья докторов и, скажу откровенно, вынес лучшее впечатление, чем от прежних посещений. Я принес ему различных фруктов. Он отложил четыре груши и сказал: "это для английского лорда".

- Ну хорошо... Не понимаю, зачем это мне носят такие сорочки... Нужно или совсем полотняные, или бумажные... Ведь через это может быть разряжение электричества... а мама этого не знает... Из этого вот (показывая на цинковую пластинку) я сделаю телеграф... Проведу его в окно... Электричества у меня достаточно... У меня оно в волосах (он стал соединять волосы с носом). Вот стоит только так сделать и получится искра... Смотри вот сейчас... видишь? Ты не видишь, а я чувствую, как электричество разряжается... вот сейчас искра ударила в затылок. Скажи маме, чтобы она мне русские сорочки присылала. (Он увидал на Терентьеве русскую сорочку). Давай поменяемся!.. Ты смотри, ведь это мне вышивала моя бывшая невеста (Р. В.) ... Дай сюда платок!.. Это мой... Это мама мне прислала (он вырвал платок у Терентьева. Взял у меня порттабак). - Это тоже мой... Помнишь, когда мы с тобою ехали, у меня было что-то подобное, а ты взял... Отдай мне сейчас... Принеси мне мои книги, карточки, штатское платье, да скажи, где ты живешь... Мне нужно" знать... А казак где?

- А тот, что тут был?.. Ты не знаешь, а дело чрез это может погибнуть... Он мне необходим... (Лицо его приняло мрачный вид).

- Ты знаешь, это что... Это не фрукты, а монады... Весь мир состоит из монад... И ты монада, и я монада... Ты ведь читал философию Лейбница?.. А где моя философия?.. Цела?.. Принеси ее!..

- Цела... А знаешь, Всеволод, что делает теперь Рейнбот?.. Он ищет точку...

- Ради бога, сюда его!.. Давай его нам... он необходим... здесь его место... (Он пришел в экстаз). Перо сюда! Дам полцарства за перо!.. Нет ли карандаша? (Он стал объяснять рисунки в комнате). Это вот мой патрон... Это бутылка шампанского (на печи нарисовано подобие бутылки) ... Это... "ничего в волнах не видно"... А это... "на севере диком пальма растет"... А это вот Сатурн... Когда Солнце сойдется с Сатурном, и если в центр положить спичку, произойдет взрыв, и все исчезнет. Вот где вся суть... А этого никто не знает...

Разговор продолжался в том же духе долго. Он пел песни, декламировал из "Гамлета", старался говорить остроты, что ему не всегда удавалось. В довершение описанной картины я еще прибавлю то, что он передавал Екатерине Степановне.

- А знаешь, мама, кто тут сидит... Тут сидит сам Луи-Наполеон, тот самый, которого убили зулусы... Он здесь... А эту сорочку вышивала мне Раиса Всеволодовна. Какая она дурная... развратная, безнравственная, пошлая... и все это от того, что положение ее отвратительное...

Мне не хотелось бы верить, что Всеволод не поправится... Я нахожу, что положение его несколько улучшилось. По крайней мере с ним теперь можно говорить, хотя, как можете сами судить, из разговора нельзя вывести для себя ничего утешительного. Вероятно, Екатерина Степановна предполагала, что я намеренно сообщал о Всеволоде более в дурном тоне, чем на самом деле. Теперь она воочию убедилась, что я прав, и сожалеет о том, что она навестила его, ибо до этой поры у нее все-таки был луч надежды, а теперь он исчез. Так как, по словам Ковалевского, в Москве лучшая больница в России, только психиатры, как люди, не очень порядочные, то интересно знать все подробности об этой больнице. Интересно потому, что если не удастся везти Всеволода за границу, в чем я почти уверен, - то Москвы ему не миновать; здесь же, в Харькове, оставить его нет никакого расчета. В видах этих я прошу вас помочь нам насколько возможно, т. е. узнать, что это за больница из достоверных источников, - какая плата, каковы доктора, палаты и т. п., и сообщить мне к августу. Я думаю, что вам это не составит большого труда... Вы слышали, что Турция отвергает контракт, предписанный Берлинским конгрессом? Если это случится, то войны не миновать. Мы, т. е. я с Всеволодом, отправимся тогда на поле сраженья и вступимся за оскорбленную честь России. Вас также не оставим в покое, а потянем за собою в качестве друга человечества. По мнению Екатерины Степановны, война для Всеволода лучшее лекарство и чуть ли не единственное...

Раичка приехала. Я видел ее мельком. В воскресенье порешил с нею познакомиться, если будут к тому благоприятные условия. Сегодня Екатерина Степановна была еще раз у Всеволода. Ее посещения не имеют такого влияния, как прежде, на Всеволода, т. е. раздражающего. Хорошего ничего не вынесла. Пред этим он был в очень раздраженном состоянии. Если бы вы были в Харькове, то вероятно и вам позволено бы было видеть Всеволода, только толку от этого никакого не было бы.

8-го августа J 880 г. Харьков. Ковалевский оказался во всех отношениях прав. В то время, когда все, может быть, кто видел Всеволода, отчаивались в возможности его выздоровления, он один только настаивал, что "он хорош - и надеется"... Теперь эта надежда несомненна. С каждым днем состояние его прогрессивно улучшается и быстро делает скачки вперед. 5-го августа я был у него с Всеволодом Александровым. Мы провели часа 1 1/2,-- и ни одной почти чепухи не сказал. Я говорю почти, с Екатериной Степановной. Он рад каждому новому лицу и нисколько не волнуется; рад, впрочем, только когда увидит, а потом мало обращает внимания. Екатерине Степановне хочется, чтобы Раиса Всеволодовна пошла к нему. Мне никогда Всеволод не высказывал, что он хочет видеть ее, но Екатерина Степановна говорила, что он умолял передать ей, чтоб она навестила его. Сама Раиса также желает его видеть и просит меня повесть ее дня через два или раньше, смотря по тому, как отнесется Андрузский к ее посещению. Я не хочу без позволения доктора вести, дабы, в случае неблагоприятных результатов, вся вина не пала на меня. Мне уже и так надоело из-за других испытывать неприятность... Очень кстати будет, если вы напишете несколько слов утешительных Всеволоду, которыми дали бы понять ему, что у него есть друзья, искренне сочувствующие его выздоровлению, и т. п. Я беру на себя труд передать ему, хотя это будет шаг с моей стороны чуть ли не подлый в глазах Екатерины Степановны, если она узнает; но в то же время может большую оказать услугу Всеволоду для его нравственного успокоения. Он теперь считает себя покинутым, что у него нет друзей. Те, кого он считал друзьями, забыли о нем и т. п. - В видах быстрого улучшения здоровья Всеволода, понятно, и вопрос об его отправлении куда бы то ни было должен считаться преждевременным. Теперь поговариваем о том, что не мешает брать его к себе на дачу на время, а потом, в сентябре, и вовсе взять домой, учредив строгий надзор за ним. Екат. Степ., конечно, рассчиты-. вает на меня теперь больше, чем когда бы ни было, а у меня одно желанье - поскорее уехать из Харькова. Думаю, что не выдержу до конца свою роль, ибо очень я уж зол сделался. Евгений Михайлович сегодня приедет и тогда виднее будет...

20-го августа 1880 г. Харьков... Во время моего отсутствия была у Всеволода Раиса с Екатериной Степановной. Всеволод обрадовался очень, но затем перестал обращать вниманье на ее присутствие. Рассказывал обо мне им, что я влюблен в Галину, что он сильно сожалеет, что Рогальский встал на пути и отбил то, что принадлежало по праву мне. Это самое не только им, но даже и Ковалевскому рассказал. Так как я часто ему говорил о Галине, то он и вообразил, что я влюблен в нее. Я ему рассказывал, что раз играл в карты и выиграл 5 р. и поэтому купил сигар для него 25 штук в 90 к. Екатерине Степановне он стал рассказывать, что я угощал его отличными сигарами в 9 к. за одну и это потому, что выиграл 5 р. у него же. Одним словом, он перепутал то, что я говорил ему, и весьма трудно убедить в противном, да вообще и стоит ли... Я думаю, он и сам когда-нибудь поймет все несообразности. Кстати скажу мнение Кавалевского. Он дает голову на отсечение, что к концу сентября выпишет Всеволода здоровым и восстает против того, чтобы везти его куда бы то ни было. Этою поездкою, говорит, мы ничего не сделаем, кроме того, как наглупим. После выписки <нужно> сейчас же отправить в деревню и там дать время ему вполне успокоиться и прийти в норму, Екатерина Степановна написала Фрею письмо. Тот ответил, что рад, что не повезли в Вену, т. к. это лишняя трата. Если повезут к нему, то ручается, что хуже от этого не будет, а если еще куда в Россию, обещается оказать свое содействие. - Рассуждая беспристрастно о мнении Ковалевского, нельзя не видеть, что у него одно желание эгоистическое,-- чтоб Всеволод выздоровел у него в больнице, - чем может составить себе репутацию. Он поэтому и старается запугать. Фрей ручается, что хуже ему не будет от того, если перевезут, а фрей все-таки знает его. Да это и так очевидно... Оставить здесь - мало утешительного, ибо вследствие перехода на другую квартиру, ко Всеволоду нельзя будет ходить два раза в сутки, а также кормить, как теперь. Потом, если и выпишет Ковалевский, то куда его везти и в какую деревню? Можно ли его удержать в деревне. - Екатерина Степановна стоит за то, чтобы везти в Петербург... А я, конечно, очень рад буду сопутствовать. Одним словом, настроение такое, что везти в Петербург, и трудно Ковалевскому будет удержать Всеволода в своей больнице. Вопрос о времени не решен еще. Вероятно числа 2--3 сентября.

Ваше письмо я передал Всеволоду. Он прочел, нахмурил брови, взял карандаш и сейчас же стал писать ответ. Я не могу вам выслать его, так как он передал не мне, а Евгению. В этом ответе он пишет, что никогда не был больным, т. е. сумасшедшим, а попал потому, что посадили. Была, дескать, два раза нервная горячка, но прошла бесследно и теперь он здоров. Далее что то такое туманное, что и не поймешь. Меня обозвал легкомысленным мальчишкой Чигой. Из письма нетрудно понять об его обыкновенном ненормальном состоянии. Евгений хочет показать его Ковалевскому. В нем даже нет вашего имени. - Раиса Всеволодовна вынесла из посещения самое дурное впечатление. Ей он показался настоящим дурачком: чистосердечно смеется и долго - от всякого пустяка, взор светлый, чистый, мелет чепуху и т. п. Я нашел его все-таки несколько в лучшем виде, чем до этого. Мнение Раисы справедливо... Такое всякий вынес бы, кто не следил за ним постоянно, как мы. Конечно, очень будет прискорбно, если он и останется таким навсегда, но у нас есть надежда, что не останется, а прогрессивно будет просветление мозгов. .. Сегодня <я> смотрел на царя и Лориса-Меликова. Город украшен флагами и народу пропасть было. Вечером иллюминация. Если будете писать Всеволоду еще, то не пишите, что он болен. Лучше о себе что-нибудь...

30 го августа 1880 г. Харьков... Скоро и я буду в Петербурге и, надеюсь, разыщу вас там. 4-го сентября решено везти Всеволода в больницу к Фрею. Последнего уж известила о том Екатерина Степановна письмом. При свидании я подробно расскажу о Всеволоде, а теперь ограничусь краткими сообщениями. Выздоровление не двигается ни на шаг вперед и стоит в одном положении. Вас он вспоминает часто и считает своею женою. Вы уже не Золотилова, а Гаршина по его соображениям. - Так как время не позволяет, чтобы я мог дождаться от вас ответа на письмо, в котором вы могли бы сообщить свой адрес, то я попрошу, чтобы вы сообщили его в редакцию "Русского Богатства" Русанову. С последним я надеюсь видеться и через него отыскать Вас. По приезде от брата я писал вам письмо в Москву. Мы еще на даче. 1-го или 2-го сентября переберемся в город. Желаю Вам выдержать экзамен.

P. S. Сегодня был у Всеволода. Ходили с ним по саду и разговаривали. Сидел на скамье некто Алексеев. Последний подал мне руку. Когда я яротянул свою, то он поцаловал.

- Нет. Теперь цалуйте мою... Я не хотел цаловать.

Всеволод стоял около и вторил ему. Вышла очень трогательная сцена. Я постарался увести Всеволода и рассеять его мрачное настроение.

Странный народ этот - господа сумасшедшие... На меня они всегда производят отрезвляющее действие. Этот Алексеев поистине мученик. Ежедневно его сажают в темную комнату и оставляют на сутки и даже более. На шее постоянно мушка и вдобавок - побои от служителей. Не смотря на такое радикальное лечение, он всегда бунтует, рвет все, что попадется под руку. Всеволод дружен с ним и называет его братом по страданию.

Оставлять Всеволода здесь мало толку. Сцены с служителями сильно его волнуют и препятствуют выздоровлению. Вчера он подрался с служителем, и, как говорят, едва не нанес раны ножем.

<лександрова> прислала из Москвы письмо своим родным, в котором пишет, что в Москве есть такая знаменитость психиатр, знакомый с Колударовым, что сразу может определить, - выздоровеет ли Всеволод или нет. В видах этих она предлагает заехать к Колударовым с Всеволодом, где будет и психиатр.

Нашли было квартиру, дали задаток, и теперь приходится бросать ее, так как контракт предлагается подписать очень невыгодный для Екатерины Степановны; поэтому 2-го сентября мы, вероятно, будем еще на даче, и отсюда придется прямо ехать, в Петербург, а квартиру искать после. Решили 4-го выехать из Харькова - и выедем. Разве обстоятельства непредвиденные какие-нибудь помешают. А почему так решено, я уж, кажется, писал.

Всеволод держится прежних взглядов на все, т. е. тех самых, какие явились во время сумасшествия, и не видно никакого поворота в противоположную сторону. Ему теперь вообразилось, что мать нарочно держит его в этом доме и хочет на всю жизнь закабалить в нем. Он считает себя здоровым и с нетерпеньем желает быть в Петербурге, видеть своих знакомых и продолжать заниматься литературой. Харьков считает самым противным в мире городом, так как в нем произошли все несчастья для него. В другое время оп мирится со всем и не желает выходить из сумасшедшего дома, где обитают знаменитости всего мира (Пирогов, Боткин)...