Глава одиннадцатая
Орсо долго не мог заснуть и поэтому проснулся очень поздно, по крайней мере для корсиканца. Как только он встал, первое, что бросилось ему в глаза, был дом его врагов и archere, которые они устроили. Он спустился и спросил, где сестра.
- Льет на кухне пули, - отвечала ему служанка Саверия.
Итак, он не мог сделать шага, чтобы его не преследовал образ войны.
Он застал ее сидящей на скамейке; вокруг нее лежали только что отлитые пули. Она обрезывала их.
- Какого черта ты тут делаешь? - спросил ее брат.
- У вас совсем нет пуль для ружья полковника, - отвечала она своим нежным голосом. - Я нашла пулелейку такого калибра, и сегодня у вас будет двадцать пять патронов.
- Слава богу, я не нуждаюсь в них.
- Скверно, если вас застигнут врасплох. Вы забыли свой край и окружающих вас людей.
- Если б я и забыл, то ты мне об этом все время напоминаешь. Скажи мне, не пришел ли несколько дней тому назад большой сундук?
- Да, брат. Хотите, я внесу его в вашу комнату?
- Ты внесешь? Да тебе никогда его не поднять... Нет ли здесь для этого какого-нибудь мужчины?
- Я совсем не так слаба, как вы думаете, - сказала Коломба, засучивая рукава и открывая белые и круглые, красивые руки, показывавшие, однако, недюжинную силу. - Пойдем, Саверия, - сказала она служанке, - помоги мне.
И она уже поднимала одна тяжелый сундук, но Орсо поспешил помочь ей.
- В этом сундуке есть кое-что для тебя, моя милая Коломба. Прости меня за такие бедные подарки, но у поручика на половинном жалованье не слишком набит кошелек.
Говоря это, он открыл сундук и вынул из него платья, шаль и еще кое-какие вещи, которые могли пригодиться молодой девушке.
И она поцеловала у брата руку.
- Так долго носить траур, сестра, - это уж слишком.
- Я поклялась в этом, - твердо сказала Коломба. - Я не сниму траура...
И она посмотрела в окно на дом Барричини.
-... раньше дня своей свадьбы, - перебил ее Орсо.
- Я выйду замуж, - сказала Коломба, - только за того, кто сделает три вещи.
И она продолжала мрачно смотреть на дом врагов.
- Я удивляюсь, как ты, такая хорошенькая, не вышла до сих пор замуж. Ты должна рассказать мне, кто ухаживает за тобой. Впрочем, я и сам наслушаюсь серенад. Они должны быть хороши, чтобы понравиться такой великой voceratrice, как ты.
- Кто захочет взять бедную сироту? А кроме того, человек, который снимет траур с меня, оденет в траур вон тех женщин.
"Это - помешательство!" - подумал Орсо. Но он не сказал ничего, чтобы избежать спора.
- Брат, - ласково сказала Коломба, - я тоже хочу предложить вам кое-что. Ваше платье слишком хорошо для нашей страны. Ваш нарядный сюртук изорвется в клочки в два дня, если вы будете носить его в маки. Его нужно беречь для приезда мисс Невиль. - Потом, открыв шкаф, она достала оттуда полный охотничий костюм. - Я сделала вам бархатную куртку, а вот шапка, какую носят наши щеголи; я ее уже давно вышила. Хотите примерить?
И она заставила его надеть на себя широкую куртку из зеленого бархата с огромным карманом на спине. Она надела ему на голову остроконечную черную бархатную шапку, расшитую черным стеклярусом и шелком, с чем-то вроде кисти на конце.
- Вот carchera [Carchera - пояс, куда вкладывают патроны. С левой стороны к нему привешивают пистолет. (Прим. автора).] нашего отца, - сказала она, - его стилет в кармане вашей куртки. Сейчас я достану пистолет.
- Это потому, что к вам все это так идет, Орс Антон, - говорила старая служанка, - и самый красивый pinsuto [Pinsuto (остроконечный, островерхий) зовут тех, кто еще носит остроконечную шапку, baretta pinsuta. (Прим. автора.)] из Боконьяно или из Бастелики не смотрит таким молодцом.
Орсо завтракал в своем новом платье и за завтраком сказал сестре, что в его сундуке есть книги, что он хочет выписать еще из Франции и Италии и заставить ее учиться.
- Стыдно, Коломба, - прибавил он, - что такая взрослая девушка, как ты, не знаешь вещей, которые на континенте знают чуть ли не грудные дети.
- Правда, брат, - ответила Коломба, - я хорошо знаю, чего мне недостает, и очень хочу учиться, особенно если вы будете давать мне уроки.
Прошло несколько дней, и Коломба не произносила имени Барричини. Она ухаживала за братом и часто говорила ему о мисс Невиль. Орсо заставлял ее читать итальянские и французские книги и удивлялся то правильности и меткости ее суждений, то ее глубокому невежеству в самых простых вещах. Однажды утром после завтрака Коломба на минуту вышла и вместо того, чтобы вернуться с книгой и бумагой, явилась со своим mezzaro на голове. Она была еще серьезнее, чем обыкновенно.
- Брат, - сказала она, - я прошу вас пойти со мною.
- Куда тебя проводить? - спросил Орсо, предлагая ей руку.
- Ну что ж! Нужно подчиняться моде. Куда мы идем?
Коломба, не отвечая, обмотала меццаро вокруг головы, позвала собаку и вышла. Орсо шел за нею. Быстро пройдя деревню, она пошла по дороге, извивавшейся между виноградниками, а собаку послала вперед, сделав знак, вероятно, хорошо знакомый ей, потому что пес сейчас же принялся делать зигзаги по виноградникам, шагах в пятидесяти от своей хозяйки, иногда останавливаясь посреди дороги, чтобы, виляя хвостом, посмотреть на Коломбу. Видимо, он прекрасно исполнял обязанности разведчика.
- Если Мускетто залает, - сказала Коломба, - взведите курки и не двигайтесь с места.
В полумиле от деревни, после многих извилин, Коломба вдруг остановилась в том месте, где дорога делала крутой поворот. Тут возвышалась небольшая пирамида из веток; некоторые были зелены, другие высохли; они были навалены кучей около трех футов вышины. На верхушке торчал конец деревянного, выкрашенного черной краской креста. Во многих корсиканских округах, особенно в горах, существует весьма древний, может быть, имеющий связь с языческими суевериями обычай - проходя мимо места, где кто-нибудь погиб насильственной смертью, бросать на него камень или ветку. В течение многих лет, пока воспоминание о трагической смерти живет еще в памяти людей, это странное жертвоприношение растет с каждым днем. Оно называется кучей, mucchio такого-то.
Коломба остановилась перед этой кучей листвы и, оторвав ветку от куста, присоединила ее к пирамиде.
- Орсо! - сказала она. - Здесь умер наш отец. Брат! Помолимся за его душу!
И она стала на колени. Орсо сделал то же. В эту минуту медленно прозвонил деревенский колокол, потому что в ту ночь кто-то умер. Орсо залился слезами.
Через несколько минут Коломба поднялась с сухими глазами, но с взволнованным лицом; она торопливо перекрестилась большим пальцем, как обыкновенно крестятся ее земляки, сопровождая этим знаком свои торжественные клятвы; потом она пошла к деревне, увлекая брата. Они молча вернулись домой. Орсо поднялся к себе в комнату. Минуту спустя за ним вошла Коломна с маленькой шкатулкой в руках и поставила ее на стол. Она открыла ее и вынула оттуда рубашку, покрытую большими кровавыми пятнами.
- Вот рубашка вашего отца, Орсо. - И она бросила ее к нему на колени. - Вот свинец, поразивший его. - И она положила на рубашку две ржавые пули. - Орсо, брат мой! - закричала она, кидаясь к нему и сжимая его в объятиях. - Орсо, ты отомстишь за него?
Она до боли крепко поцеловала его, коснулась губами пуль и рубашки и вышла из комнаты; брат ее словно окаменел.
Несколько времени Орсо оставался неподвижным; он не решался убрать эти ужасные реликвии. Наконец, сделав над собой усилие, он положил их в шкатулку и, отбежав в другой конец комнаты, кинулся на свою постель и повернулся к стене, уткнувшись головой в подушку, как будто хотел спрятаться от привидения. Последние слова сестры беспрестанно раздавались в его ушах и казались ему роковым, неизбежным пророчеством, требовавшим от него крови, и невинной крови. Я не пытаюсь передать чувства несчастного молодого человека; они походили на чувства помешанного. Долго он оставался в том же положении, не смея повернуть голову. Наконец он встал, запер шкатулку, быстро вышел из дому и пошел, сам не зная куда.
Мало-помалу чистый воздух освежил его; он успокоился и уже хладнокровнее взглянул на свое положение и на средства выйти из него. Как известно, он совсем не подозревал в убийстве Барричини, но он обвинял их в подделке письма бандита Агостини и думал, что это было причиной смерти его отца. Он сознавал, что невозможно преследовать их за подлог. Когда предрассудки или инстинкты родной страны овладевали им и напоминали ему о легкой мести из-за угла, он с ужасом отгонял от себя эту мысль и вспоминал о своих полковых товарищах, о парижских знакомствах и особенно о мисс Невиль. Потом он думал об упреках сестры и, то, что осталось в его природе корсиканского, оправдывало эти упреки и делало их больнее. У него оставалась одна надежда в этой борьбе между совестью и предрассудками: начать под каким-нибудь предлогом ссору с одним из сыновей адвоката и драться с ним на дуэли. Убить его пулей или ударом кинжала - это примиряло корсиканские и французские понятия Орсо. Найдя средство и думая о его выполнении, он уже чувствовал себя избавленным от тяжелой обузы, а от других, более светлых мыслей успокаивалось его лихорадочное волнение. Цицерон, будучи в отчаянии от смерти своей дочери Туллии, забыл свое горе, перебирая в уме все прекрасные слова, какие он мог сказать по этому поводу. Шенди [29], потеряв сына, тоже нашел утешение в красноречии. Орсо охладил свою кровь, подумав о том, как он изобразит мисс Невиль свое душевное состояние и какое глубокое участие примет в нем эта прекрасная девушка.
Он уже приближался к деревне, от которой незаметно отошел очень далеко, как вдруг услышал на дорожке, на опушке маки, голос девочки, певшей что-то и, без сомнения, думавшей, что она одна. Это был медленный, монотонный похоронный напев.
"Моему сыну, моему сыну в далекой стране сберегите мой крест и окровавленную рубашку..." - пела девочка.
- Что ты поешь, девочка? - гневно спросил внезапно появившийся перед ней Орсо.
- Это вы, Орс Антон? - вскрикнула немного испуганная девочка. - Это песня синьоры Коломбы...
- Я запрещаю тебе петь ее, - грозно сказал Орсо.
Орсо устыдился своей свирепости.
- Что ты несешь, малютка? - спросил он, стараясь говорить как можно ласковее.
И так как Килина колебалась, ответить или нет, то он развернул тряпку и увидел хлеб и другую провизию.
- Кому несешь хлеб, милая? - спросил он.
- Вы сами знаете: моему дяде.
- Да ведь твой дядя бандит!
- Он ваш слуга, Орс Антон.
- Если жандармы встретят тебя, они спросят, куда ты идешь.
- Я скажу им, - не колеблясь ответила девочка, - что несу поесть луккским дровосекам в маки.
- А если ты встретишь какого-нибудь голодного охотника, который захочет пообедать на твой счет и отберет у тебя провизию?
- Никто не посмеет. Я скажу, что это моему Дяде.
- Это верно, он не такой человек, чтобы позволить отнять у себя обед... Он тебя очень любит?
- О да, Орс Антон! С тех пор как мой папа умер, он заботится о нашей семье: о маме, обо мне и о маленькой сестренке. Перед маминой болезнью он говорил богатым, чтобы они давали ей работу. Мэр каждый год дарит мне платья, а священник учит меня читать и закону божию, с тех пор как дядя попросил их об этом. Но особенно добра к нам ваша сестра.
В это время на дорожке показалась собака. Девочка поднесла ко рту два пальца и резко свистнула: собака сейчас же подбежала к ней и приласкалась; потом она быстро исчезла в маки. Вскоре два плохо одетых, но хорошо вооруженных человека выросли за деревом в нескольких шагах от Орсо. Можно было подумать, что они приблизились ползком, как ящерицы, в чаще ладанников и миртов.
- А! Орс Антон! Добро пожаловать! - сказал старший. - Как, вы не узнаете меня?
- Нет, - сказал Орсо, всматриваясь в него.
- Потеха просто, как борода и островерхая шапка меняют человека! Ну, поручик, посмотрите-ка хорошенько. Или вы забыли старых ватерлооских товарищей? Разве вы не помните Брандо Савелли? Не один патрон скусил он около вас в этот несчастный день.
- Как! Это ты? - сказал Орсо. - Ты ведь дезертировал в тысяча восемьсот шестнадцатом году?
бывает аппетит в маки. Кто нам это прислал, синьора Коломба или мэр?
- Нет, дядя, это мельничиха дала мне для вас вот это, а для мамы одеяло.
- Чего ей от меня нужно?
- Она говорит, что луккские дровосеки, которых она наняла расчищать участок, просят с нее тридцать пять су на ее каштанах, потому что в Пьетранере лихорадка.
- Лентяи! Я проверю... Не церемоньтесь, поручик; не хотите ли пообедать с нами? Мы обедывали вместе и похуже во времена нашего бедного земляка, которому дали отставку.
- Спасибо. Мне тоже дали отставку.
- Да, я слышал об этом; но бьюсь об заклад, что вы не очень этим огорчены... Ну, патер, - сказал бандит товарищу, - за стол. Синьор Орсо, позвольте представить вам патера; то есть я не знаю наверно, патер ли он, но он ученый, как патер:
- Бедный студент-богослов, которому помешали следовать своему призванию, - сказал другой бандит. - Как знать, Брандолаччо? Я мог бы быть папой...
- Какая же причина лишила церковь ваших познаний? - спросил Орсо.
- Пустяки. Счет, который нужно было свести, как говорит мой друг Брандолаччо: одна моя сестра наделала глупостей, покуда я зубрил в Пизанском университете. Мне нужно было возвратиться на родину, чтобы выдать ее замуж, но жених поспешил умереть за три дня до моего приезда. Я обратился тогда, как вы бы и сами сделали на моем месте, к брату умершего. Мне говорят, что он женат. Что делать?
- В самом деле, затруднительное положение. Как же вы поступили?
- В таких случаях нужно прибегать к ружейному кремню [La scaglia - очень употребительное выражение. (Прим. автора.)].
- То есть вы...
- Я влепил ему пулю в лоб, - холодно сказал бандит.
Орсо содрогнулся. Однако любопытство, а также, может быть, желание оттянуть время возвращения домой заставили его остаться на месте и продолжать разговор с этими двумя людьми, у каждого из которых было по крайней мере по убийству на совести.
Пока товарищ говорил, Брандолаччо положил перед ним кусок хлеба и мяса; потом он взял сам; потом оделил своего пса Бруско, которого он отрекомендовал как существо, одаренное удивительным инстинктом узнавать стрелков, как бы они ни переоделись. Наконец он отрезал ломтик хлеба и кусочек сырой ветчины и дал племяннице.
- Хороша жизнь бандита! - воскликнул студент-богослов, съев несколько кусков. - Вы, милостивый государь, может быть, когда-нибудь изведаете ее, и тогда вы увидите, как отрадно не знать над собой иной власти, кроме своей прихоти. - Тут бандит, говоривший до сих пор по-итальянски, продолжал по-французски: - Корсика для молодого человека страна не очень веселая, но для бандита - совсем другое дело! Женщины от нас с ума сходят. У меня, например, три любовницы в трех разных кантонах. Я везде у себя дома. И одна из них - жена жандарма.
- Если я заговорил по-французски, то это, видите ли, потому, что maxima debetur pueris reverentia [30] [При детях надо вести себя особенно прилично (лит.).]. Мы с Брандолаччо хотим, чтобы девочка вела себя хорошо и шла прямой дорогой.
- Когда ей будет пятнадцать лет, я выдам ее замуж, - сказал дядя Килины. - У меня есть уже в виду и жених.
- Ты сам будешь сватать? - спросил Орсо.
- Конечно. Вы думаете, что если я скажу какому-нибудь здешнему богачу: мне, Брандо Савелли, было бы приятно видеть Микелину Савелли за вашим сыном, - вы думаете, что он заставит тащить себя за уши?
- Я бы ему этого не посоветовал, - сказал другой бандит. - У товарища рука тяжеленька: он сумеет заставить себя слушаться.
- Если бы я был, - продолжал Брандолаччо, - плутом, канальей, вымогателем, мне стоило бы только открыть свою сумку, и пятифранковики посыпались бы дождем.
- В твоей сумке есть что-нибудь привлекающее их? - спросил Орсо.
- Ничего нет; но напиши я какому-нибудь богачу, как делают некоторые: мне нужно сто франков, - он сейчас же пришлет мне их. Но я честный человек, поручик.
- Знаете ли, синьор делла Реббиа, - сказал бандит, которого товарищ называл патером, - знаете ли вы, что в этой стране, где живут простодушные люди, все-таки есть мерзавцы, извлекающие выгоду из того уважения, которое мы внушаем нашими паспортами (он указал на свое ружье), и добывающие векселя, подделывая нашу подпись?
- Я это знаю, - отрывисто сказал Орсо, - но какие векселя?
- Полгода тому назад я прогуливался недалеко от Ореццы; подходит ко мне какой-то мужик, издали снимает шапку и говорит: "Ах, господин патер, - они все меня так зовут, - простите меня. Дайте мне срок: я мог найти только пятьдесят пять франков, но, право, это все, что я мог собрать". Я в совершенном изумлении говорю ему: "Что это значит, бездельник? Какие пятьдесят пять франков?" "Я хочу сказать, шестьдесят пять, - ответил он мне, - но дать сто, как вы просите невозможно". "Как, негодяй? Я прошу у тебя сто франков? Да я тебя не знаю!" Тогда он подает мне письмо или, скорее, грязный клочок, в котором ему предлагают положить в указанном месте сто франков, грозя, что в противном случае Джоканто Кастрикони - это мое имя - сожжет его дом и перебьет у него коров. И имели наглость подделать мою подпись! Что меня взбесило больше всего, так это то, что письмо было полно орфографических ошибок; я - и орфографические ошибки! Я, получавший в университете все награды! Я начал с того, что дал мужику такую затрещину, что он два раза перевернулся. "А, ты считаешь меня за вора, мерзавец этакий!" - говорю ему и даю здорового пинка ногой... знаете куда. Сорвал зло и говорю ему: "Когда ты должен отнести эти деньги в назначенное место?" "Сегодня же". "Ладно, неси!" Положить надо было под сосной; место было точно указано. Он несет деньги, зарывает их под деревом и возвращается ко мне. Я засел неподалеку. Я провел с этим человеком шесть томительных часов. Синьор делла Реббиа, если бы было нужно, я просидел бы там трое суток. Через шесть часов является bastiaccio [Корсиканцы, живущие в горах, презирают жителей Бастии их земляками. Они никогда не говорят о них bastiese, а всегда bastiaccio; известно, что окончание accio обычно употребляется в презрительном смысле. (Прим. автора.)], подлый вымогатель. Он наклоняется за деньгами; я стреляю; и я так хорошо прицелился, что он, падая, уткнулся головой прямо в деньги, которые выкапывал. "Теперь, болван, - говорю я мужику, - бери свои деньги и не вздумай еще когда-нибудь подозревать Джоканто Кастрикони в низости". Бедняга, дрожа, подобрал свои шестьдесят пять франков и даже не потрудился их вытереть; он благодарит меня, я прибавляю ему на прощание пинок, и он убегает.
- Ах, патер! - сказал Брандолаччо. - Я завидую такому выстрелу. Воображаю, как ты смеялся!
- Я попал bastiaccio в висок, - продолжал бандит, - это напоминает мне стихи Вергилия [31]:
... Liquefacto tempora plumbo
Diffidit, ac muita porrectum extendit arena.
[Он рассек ему расплавленным свинцом висок и распростер на песке (лат.).]
! Верите ли вы, синьор Орсо, что свинцовая пуля расплавляется от быстроты своего полета в воздухе! Вы учились баллистике и, наверно, должны сказать мне: правда это или заблуждение?
Орсо предпочитал разобрать этот вопрос из физики, чем спорить с лиценциатом о нравственности его поступков. Брандолаччо, которого совсем не занимало это научное рассуждение, прервал его замечанием, что солнце скоро сядет.
- Так как вы, Орс Антон, не захотели обедать с нами, то я советую вам не заставлять ждать себя синьору Коломбу. Да и не всегда хорошо... бегать по дорогам, когда солнце село. Однако зачем вы ходите без ружья! В этих местах есть дурные люди, берегитесь! Сегодня вам нечего бояться. Барричини везут к себе префекта; они перехватили его по дороге, и он остановится на один день в Пьетранере, он едет в Корте "закладывать первый камень", как они это называют... Чепуха! Сегодня он ночует у Барричини, но завтра они будут свободны. Один - Винчентелло, негодный повеса, другой - Орландуччо, который нисколько не лучше. Постарайтесь застать их не вместе, сегодня одного, завтра другого; но предупреждаю, будьте осторожны.
- Благодарю за совет, - сказал Орсо, - но только нам с ними не о чем спорить; пока они сами не придут ко мне, у меня к ним нет дела.
Бандит высунул язык и щелкнул им с ироническим видом, но не ответил ничего. Орсо встал, чтобы идти.
- Кстати, - сказал Брандолаччо, - я не поблагодарил вас за порох: он пришелся мне очень кстати. Теперь мне ничего не нужно... то есть мне нужны башмаки, но их я на днях сделаю себе из муфлоновой кожи.
Орсо сунул в руку бандита две пятифранковые монеты.
- Порох прислала тебе Коломба, а это тебе на башмаки.
- Без глупостей, поручик! - воскликнул Брандолаччо, отдавая ему деньги. - Что я, нищий? Я беру хлеб и порох, но не хочу ничего другого.
- Я думал, что старым солдатам можно помогать друг другу. Ну, до свидания!
Но перед тем, как уйти, он незаметно положил деньги в сумку бандита.
- До свидания, Орс Антон! - сказал богослов. - Может быть, на днях мы встретимся в маки и опять будем штудировать Вергилия.
Уже с четверть часа как оставил Орсо своих почтенных товарищей и вдруг услышал, что кто-то изо всей мочи бежит за ним. Это был Брандолаччо.
вас совсем запыхался. Покойной ночи.
Примечания
[28] Амбигю Комик - парижский театр.
[29] Шенди - главный герой романа Лоренса Стерна "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена".
[30] Латинская фраза - измененная цитата из Сатиры XIV Ювенала.
"Энеиды" Вергилия (п. IX, стихи 587-588).